Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
— Ну, старик, ты меня убил! Я просто отпал. Сдаюсь! — Дани поднял руки, подводя итог увиденному. Когда все собрались в гостиной было налито шампанское. Хозяин дома взял бокал:
— Я знаю, что все вы — коллеги, друзья и пайщики, удивлены. Мой размах кажется вам излишним. Я выгляжу мотом — ведь это все сделано в долг! — Динстлер повел вокруг рукой. — Уверяю вас — я вовсе не кандидат в долговую яму. И вот доказательство — спонсоры, имена которых я до времени не хочу афишировать, положили крупную сумму на наш общий счет, практически удвоив его. И это только начало. Через пару недель примет первых пациентов наша маленькая клиника, а в конце года, я надеюсь, мы сможет представить реальные доказательства программы «Пигмалион». Признаюсь честно — для отдыха и наслаждения горным пейзажем у меня и моих сотрудников не будет ни минуты.
— Йохим, вы удивляете нас всех своей деловитостью, прежде как-то не дававшей о себе знать. Вас, конечно же, угнетает ответственность займа и риск эксперимента. Меня не надо убеждать и одурманивать обещаниями. Я не жду от вашего дела финансовой выгоды. Моя ставка больше — и мотивы корыстней. Я знаю ваш незаурядный дар, Йохим, и я рад, что могу помочь ему развернуться и облагодетельствовать страждущее человечество. Так что масштабы — человечество, цель — благодеяние. Играю по-крупному и с надежными партнерами, — Остин ободряюще улыбнулся присутствующим.
— А я, конечно же, в стороне — не миллионер и не профессор. Но с меня причитается — за мной реклама вашего «благодеяния». Мы с Сильвией, как вы заметили, вскоре ожидаем наследника — так что запишите в рекламную группу троих, — поддержал Дани обмен любезностями, а когда гости разошлись по углам, затащил друга в его кабинет и плотно затворил за собой дверь.
— Ну-ка, господин хороший, допрос с пристрастием. Как это понимать? Ты меня хоть бы предупредил. Я твоей милой Ванде чуть в лицо не рассмеялся, когда она женой представилась, думал — шутка. Где Алиса? Что все это значит?
Динстлер неторопливо опустился в кресло и небрежным жестом вытащил из резной коробки тонкую сигару. Щелкнула зажигалка.
— Закуришь? Ну тогда присаживайся, что будешь пить?
Дани опешил — от жеста с зажигалкой, от посадки нога на ногу, от барственного тона…
— Ехи, да ты ли это? Брось дурить, старик! Поиграл в профессора-миллионера, хватит. Разговор серьезный!
— Дани, я никогда не был так серьезен. Просто я очень долго был дебильным мальчонкой и повзрослел сразу, рывком, понял? Принимай меня таким, как есть. Честное слово — это далеко не худший вариант… У меня есть цель, Дани — достойная цель. Конечно же, я мечтаю «облагодетельствовать человечество», как сформулировал Остин, но я хочу и другого — власти. Власти над материей, которая никому пока не дана. Не пугайся — это не цитата из «Фауста» и я не Мефистофель. Я не потребую души взамен красоты, которую научусь давать людям. Я буду дарить ее! Всем! низкозадым вандам, длинноносым йохимам, коротышкам леже, — Динстлер загасил сигару и встал. — Я ничего не пожалею, Дани, ничего не побоюсь на своем пути…
— Да ты революционер, Ехи! Прямо какой-то «эстетический коммунист»: всю красоту делить поровну! Все одинаково совершенно и одинаково прекраснодушны! Восхищают меня утопии, но я боюсь утопистов-фанатиков. Чуть что — за топоры, инакомыслящих рубить. То есть, по твоему, «длинноносых» и «вислозадых»!
— Дани, не стоит передергивать. Я знаю какая тонкая, порой едва различимая грань, разделяет добро и зло. Но зачастую ухватить это «доброе, светлое», этот прометеев огонь удается лишь тому, кто вплотную подобрался ко злу, вырвал добычу прямо из его алчущей пасти. Я готов рисковать и жертвовать. Готов стать изгоем, мучеником, готов испытать власть славы и обольщение богатством. Мне никуда не деться! Прости, Дани: я уже «зомби»!
— Кажется, я начинаю потихоньку понимать… — задумался Дани. Извини, что навалился с вопросами. И с этим… ну, про мадмуазель Грави… Прости, — Дани протянул руку и друг ответил крепким пожатием.
— Мы стали взрослыми, стали другими, но будем друзьями, ладно, Дюваль?.. А мадмуазель Грави от меня ушла. Мы жили вместе, но не как муж и жена — по-братски… Я не разу не поцеловал ее. И однажды утром я проснулся один.
— И не мудрено, — язвительно заметил Дани, не воспринимающий идею «братской любви», но тут же спохватился, поймав тяжелый взгляд Йохима.
— Никогда, понимаешь никогда больше не говори об этом, если не хочешь потерять меня. И еще одно, Дани… Попрошу тебя о мелочи — глупость, должно быть… Но — будь добр, не называй меня «Ехи». Это…, - он недоуменно пожал плечами, — как-то не по мне. В общем — мне никогда не нравилось имя, которым наградила меня Корнелия. Звучит расхлябанно… Про Ванду ты знаешь, — с облегчением продолжил Динстлер другим тоном. — Мы были помолвлены в год нашей с тобой поездки во Францию. Она мой соратник, единомышленник, мы идем к нашей цели в одной связке, как альпинисты по высокогорному леднику… К тому же, Дани, это пока секрет, но, кажется, месяцев через пять-шесть мы станем мамой и папой.
— Здорово! Значит детская — не причуда дизайнера. Поздравляю! — Дани бросился другу на шею, но привычного объятия не получилось: вместо сутулого худого хребта под обнимающими ладонями Даниила обнаружились крепкие, не склонные расслабляться мускулы.
3
— По-моему, первый прием прошел отлично. Кажется, профессор пожалел о своей щедрости, осматривая наши апартаменты, — Ванда довольно болтала, снимая тампоном макияж перед трюмо в новой, темно-синей спальне. — Особенно его потряс твой кабинет. Ручаюсь, он подумал: это уж слишком! Ты действительно отгрохал себе грандиозную библиотеку и это техническое оборудование — оно здесь никому и не снилось! Не пойму только, почему ты выбрал для себя комнату с окнами на виварий?
— Именно для того, чтобы всегда смотреть на бегающих там собак. Я устал, милая, пора спать, — забрался под атласный стеганый пуховик Динстлер.
Ванда, превратившаяся из рыженькой девчушки в зрелую, цветущую блондинку, расчесала залаченные пышные крендельки, короной возвышавшиеся на макушке. Спать в бигуди необходимости теперь не было — в новом доме имелась прекрасная сушилка для волос. Синий гипюр ночной рубашки специально подобранной в тон обстановки спальни, запах дорогой парфюмерии, следовавший за Вандой соблазнительным шлейфом, поднимали настроение. Она чувствовала себя состоятельной дамой, вплотную приблизившуюся к тем кругам, о которых когда-то вычитывала сплетни в светской хронике. Да и муж не обманул ожиданий — он несся вперед как курьерской экспресс, ее возмужавший, не перестававший удивлять Готл.
