Ребекка Пейсли - Сердечные струны
Теодосия никогда не представляла, что бывает такая сердечная боль. Больше уже не могла сдерживать слез — они побежали по ее щекам.
— Слезы не остановят меня, — огрызнулся Роман. — Если считаешь, что обязана отдать ребенка твой бесценной сестре, пожалуйста, можешь родить целую дюжину для Лилиан, но тот, которого ты сейчас носишь, — мой!
Он повернулся на каблуках и подошел к двери.
— Мы останемся здесь, в Уиллоу Пэтч, до тех пор, пока не родится ребенок, — неистово продолжил он. — После родов можешь отправляться в Бразилию и изучать слюни жуков всю оставшуюся жизнь, мне наплевать, но моего ребенка ты оставишь мне!
Дернув дверь, продолжал гневно смотреть на нее.
— Пойду искать место, где мы сможем жить следующие восемь или девять месяцев или сколько еще там осталось до рождения ребенка. А также разыщу городского доктора и узнаю, не сможет ли он осмотреть тебя — ничего не должно случиться с моим ребенком, понятно? Буду присматривать за тобой каждую секунду до тех пор, пока не стану держать своего ребенка на руках. После этого можешь делать все, что заблагорассудится.
Вышел в коридор, затем снова вернулся.
— Убежишь — догоню, — прозвучало как предупреждение. — Куда бы ты ни отправилась — найду.
Хлопнув дверью, выскочил.
Колени Теодосии подкосились, она повалилась на кровать, застыв, начала непроизвольно дрожать, словно кто-то колол ей кожу острыми иглами. Руки казались такими холодными, когда коснулась ими лица. Даже горячие слезы не согревали их.
Ну почему ты не любишь меня, Роман?
Не понимая, что с ней, знала что делать — остаться с Романом в доме, который он найдет для них в Уиллоу Пэтч. В течение последующих месяцев, думала она, ее любовь к нему углубится и наполнит ее величайшей радостью.
Нет, уехать из Уиллоу Пэтч сейчас же, пока его нет, пока любовь к нему не углубилась и не наполнила ее глубочайшей грустью. Он не хочет ее.
Куда отправиться?
Куда угодно. Когда окажется в другом месте, решит, что дальше. Что же делать?
На дрожащих ногах встала и подошла к окну и увидела, как Роман выводил Секрета из конюшни. Даже с такого расстояния было заметно, как он рассержен. Вскочив в седло, пришпорил жеребца и поскакал из города — пыль, скорость и ярость сопровождали его.
Он вернется.
— Люблю тебя, — прошептала она.
От горячего дыхания остался большой затуманенный круг на стекле. Кончиком пальца она написала: «Роман». Солнце, пробившись сквозь занавески, высушило его — прямо перед глазами Теодосии имя любимого исчезло.
* * *Роман вошел в лавку Уиллоу Пэтч и заказал провизию.
— Собираетесь в поездку? — спросил владелец магазина, выполняя заказ.
Роман, не склонный к дружеской беседе, сдержанно кивнул, затем отвернулся от продавца.
Проклятие! — бушевал он. За три часа поисков ему не удалось найти ни одного сдаваемого внаем дома — ни в городе, ни в окрестностях. В пансионате были свободные комнаты, но леди, владеющая заведением, давала приют шлюхам. Мысль о том, чтобы Теодосия жила в таком грязном месте, была ему противна.
Придется переехать в другой город, такой, в котором можно снять дом на следующие несколько месяцев.
— Ну, вот, — сказал хозяин магазина, сложив заказанные продукты на прилавок.
Роман повернулся, достал пачку денег и отсчитал несколько бумажек, подождал, пока торговец не вернет сдачу, рассеянно разглядывая товары, разложенные в витрине под стеклом: отполированную скрипку, хрустальный бокал, серебряные подсвечники, золотую табакерку с выгравированным по ней именем Альфред Чипперс, маленькое изумрудное колечко и брошь.
Вдруг нахмурился, сощурил глаза и сжал кулаки.
Брошь — рубин в форме сердца со свисающими тоненькими золотыми цепочками — Теодосия убежала, продав ее, и уехала из города.
— Миленькая, да? — поинтересовался торговец.
(Постукивая пальцами по стеклу, тоже смотрел на брошь. — Купил всего три часа назад. Девчонка с красными опухшими глазами, наверняка плакала, просила за нее сто пятьдесят долларов — бьюсь об эаклад, попала в какую-то переделку, но ее несчастье обернулось моей выгодой. Дал тридцать пять долларов, и она согласилась. Думаю, продам за две сотни и получу прибыль в сто пятьдесят пять долларов. Неплохо, а?
Роман, схватив мужчину за воротник рубашки, притянул вверх, через прилавок.
— Ты, ублюдок! Как мог так обмануть ее? — заорал он.
Глаза продавца выкатились, лицо покраснело.
— Куда она уехала? — потребовал Роман.
— Не… не знаю! Не сказала!
Гневно сверкая глазами, отпустил хныкающего продавца.
— Дай сюда брошь.
Мужчина потер горло и потянулся за пистолетом, который держал за прилавком, но мгновенно замер, почувствовав холодный металл у виска и услышав щелчок взведенного курка.
— Отдай брошь, сукин сын, — снова приказал Роман, сильнее вжимая дуло кольта в мясистый висок торговца.
До смерти перепуганный хозяин лавки, едва не сорвав дверцу прилавка, поспешно достал рубиновую брошь.
Роман выхватил ее из рук мужчины и выскочил из магазина. Вспомнив, что только что видел лошадь и повозку Теодосии, когда ставил Секрета в стойло, понял, что она покинула Уиллоу Пэтч другим способом. Вернулся в гостиницу, но ничего не узнал от управляющего.
Большая часть ее вещей осталась в комнате — упаковала лишь то, что могла унести.
«Если ты убежишь, догоню тебя, — предупреждал он. — Куда бы ты ни отправилась, найду».
С этой бьющейся в унисон с сердцем клятвой Роман снова вышел из гостиницы и вскоре узнал, что ни один дилижанс не выезжал из Уиллоу Пэтч; несколько путешественников приезжали и уезжали в течение дня, но никто в городе не знал, кто они и куда отправились.
Роман подробно описывал Теодосию каждому встречному. Многие горожане припоминали, что видели ее, но никто не помнил, чтобы она покидала город.
Лишь с наступлением ночи, когда все разошлись по домам или отправились в салун, Роман прекратил отчаянные расспросы и признался, что Теодосия действительно убежала от него.
Его переполняли ярость, беспокойство, вина и пустота.
Секрет и лунный свет показывали ему дорогу из Уиллоу Пэтч, он же не знал, куда ехать, поэтому отправлялся в никуда — просто вперед, в темноту. Ночные существа разговаривали с ним на своем языке — жужжа, фыркая и рыча, но не раздавалось позади него скрипа колес повозки.
— Могу спросить тебя вопрос? — выкрикнул он в темноту.
Никто не указал на нелепость такой грамматики.
— Пятнадцать плюс три равно двадцать! — никто не исправлял погрешность в арифметике. Свет луны поблескивал в полевой траве слева от него, но полевых цветов не было видно.
