Бенедиту Барбоза - Роковое наследство
— А когда он звонил вам в последнее раз? — спросил Жозимар.
— Несколько дней тому назад. Точно не помню.
Жозимар понял, что большего от нее не добьется, и предложил опознать цепочку и медальон. Лейя сказала, что видит их впервые.
— А другая женщина эти вещи опознала, — заметил Жозимар. — Вы знали, что у сеньора Ралфа были любовницы?
— Когда мне это стало известно, я с ним порвала, — поморщилась Лейя от неприятного воспоминания.
— Простите, он вас… избивал? — задал очередной вопрос Жеремиас.
— Да, — не стала скрывать Лейя.
Домой они с Бруну вернулись в хорошем настроении.
— Мама держалась молодцом, — сообщил Бруну в ответ на вопрошающий взгляд Маркуса.
— А про вертолет они спрашивали?
— Наш вертолет никто не опознал, — успокоил сына Бруну.
Позже, когда Лия спросила у него: «Неужели мама и вправду могла убить этого типа?» — он ответил однозначно: «Нет!»
Валдир исследовал каждый клочок земли в том месте, где был ранен Жеремиас, но так и не нашел пули. Это чрезвычайно злило инспектора, потому что у него опять не было улик и оставалось только довольствоваться показаниями потерпевшего, которые тоже не выдерживали никакой критики.
Оба пилота Бруну подтвердили его алиби, и у Валдира не было оснований подозревать их в сговоре с патроном, но Жеремиас Бердинацци, благополучно миновавший кризис, продолжал твердить, что в него стрелял «проклятый Медзенга». При этом старик вел себя весьма странно, упрашивал Валдира не выдвигать пока официального обвинения против Бруну.
— Но почему? — допытывался инспектор. — Вы не уверены в своих показаниях? Плохо рассмотрели того, кто в вас стрелял?
— Нет, я же не слепой! — сердился Жеремиас. — Просто подождите, пока я сам напишу соответствующие заявление.
Валдир убеждал его, что в этом нет нужды, что достаточно и устных показаний, чтобы возбудить уголовное дело, а Жеремиаса это только раздражало:
— Если вы пойдете против моей воли, то не ждите, что я подтвержу свои показания в суде!
— Так вы хотите, чтобы Медзенга понес наказание?
— Он получит свое, не беспокойтесь! — туманно отвечал Жеремиас.
— Может, вы поступаете так из-за своей племянницы Луаны? Не хотите причинять ей боль? Ведь ни для кого не секрет, что она и Бруну Медзенга любят друг друга, — дотошно расспрашивал Валдир, на что Жеремиас отвечал категорично:
— Это была глупость со стороны Луаны. Она ушла от Медзенги и никогда к нему не вернется!
Не добившись от Жеремиаса ничего конкретного, Валдир пришел к выводу, что тут одно из двух: либо Бердинацци оговаривает Медзенгу, желая окончательно скомпрометировать его в глазах племянницы, либо Мясной Король действительно стрелял в старика, но тот не хочет поднимать шума опять же из-за Луаны.
И, чтобы прояснить ситуацию, инспектор вызвал Бруну для очной ставки с Жеремиасом.
Луана, узнав об этом, еще раз попросила дядю сказать правду. Жеремаис рассердился:
— Так ты думаешь, я вру?!
— Я не верю, что Бруну в вас стрелял, — ответила Луана, — и думаю, вы просто могли ошибиться.
— Да я видел его, как сейчас тебя! — заявил Жеремиас.
— И что вы с ним сделаете? Отдадите под суд? — упавшим голосом промолвила она.
— Нет. Наказанием для Медзенги будет то, что он потеряет тебя и ребенка! — гневно молвил Жеремиас.
На очной ставке он повторил все, что говорил до сих пор, чем привел Бруну в бессильное бешенство. А окончательно добила Медзенгу Луана, сказав, что теперь уж точно поверила дяде.
— Да неужели ты не видишь, как он нагло врет? — возмущался Бруну. — Во-первых, у меня есть надежное алиби, а во-вторых, я просто не смог бы выстрелить в этого жалкого старикашку!
— А я помню, как ты говорил, что все Бердинацци должны рождаться мертвыми, — сказала Луана и заплакала, заслонив обеими руками живот, словно хотела таким образом защитить будущего ребенка от его жестокого отца.
Бруну тоже готов был зарыдать от отчаяния:
— Ну что я должен сделать, чтобы ты мне поверила?!
— Ничего, — тихо молвила Луана, вытерев слезы. — Будем считать, что я никогда не знала Бруну Медзенгу и не жду от него никакого ребенка. Оставь меня. Мы расходимся навсегда.
Бруну понял, что уговаривать ее сейчас бессмысленно, и уехал.
А Жеремиас после очной ставки спросил у Валдира, нашел ли он пулю, и, получив отрицательный ответ, заявил:
— Ну и забудьте о ней. Закройте дело. Я не хочу больше никакого расследования.
Глава 42
С тех пор как сенатор Кашиас обнаружил у своей горничной неподдельный интерес к его либеральным идеям, он охотно просвещал ее в вопросах текущей политики, и Шакита всегда слушала его с огромным воодушевлением.
Однажды, когда сенатор особенно увлекался, излагая ей суть аграрной реформы, способной в короткий срок сделать Бразилию процветающей страной, Шакита в порыве благодарности обняла его и страстно поцеловала в губы.
Кашиас в первый момент опешил, но, увидев перед собой чистые, полные восторга и самоотверженности глаза Шакиты, уже сам притянул ее к себе и тоже поцеловал — с меньшей страстью, зато с гораздо большей нежностью.
Шакита, осмелев, также захотела продемонстрировать свою нежность, которую она давно уже втайне испытывала к хозяину… Словом, их поцелуи могли бы продолжаться до бесконечности, если бы не внезапный звонок Розы.
— Алло, — ответила Шакита, не сумев скрыть своего недовольства.
Розе такой тон не понравился, она стала отчитывать зарвавшуюся горничную и заодно спросила:
— Что ты там успела натворить с моим мужем?
Шакита смущено поджала губы, и сенатор вырвал у нее трубку, из чего Роза смогла заключить, что «голубки» находились рядышком, очень близко друг от друга.
— Ты лежишь с этой девкой в одной кровати? — грубо прервала она мужа.
Кашиас начал неумело оправдываться, чем накликал на себя еще больший гнев жены.
А кончился весь разговор тем, что Роза потребовала от него развода.
— Что ж, ты получишь развод, потому что мне надоела твоя подозрительность! — заявил Кашиас.
И не успела Роза опомнится, как он прилетел в Рибейран-Прету специально для того, чтобы развестись с нею. А Лилане он так объяснил свое решение:
— К сожалению, этот брак стал для меня невыносимым. Чтобы работать нормально, в полную силу, мне нужен мир и спокойствие. Я больше не могу с утра до ночи отвечать на исторические звонки.
Говоря это, сенатор старался не смотреть дочери в глаза, а когда она прямо спросила, влюблен ли он в Шакиту, неожиданно для себя соврал:
