Елена Ярилина - Любви хрустальный колокольчик
И в этот момент в комнату со всех сторон, и в дверь и в окна, полезли какие-то люди в камуфляжной одежде. Лишь на секунду Павел отвлекся, чтобы оглядеться, и тут Марина изловчилась перехватить оружие в другую руку и выстрелила Павлу в грудь. Павел удивленно на нее посмотрел и стал оседать на пол.
Марина даже не закричала, а дико завыла. Уже у нее отобрали оружие и защелкнули металлические браслеты наручников, а она все голосила. Двое крепких мужчин потащили ее, упирающуюся, в коридор, но и оттуда все доносился ее вой, вдруг резко смолкший, должно быть, ее ударили или сильно встряхнули. Я силилась сползти с дивана, чтобы посмотреть, что с Павлом, но не могла даже пошевелиться. Среди множества людей, заполнивших комнату, неожиданно я увидела Андрея. Он отдал какое-то приказание, и Павла, все еще лежавшего на полу, подняли и стали укладывать на мой диван. Это привело меня в чувство, и я смогла подняться — впервые с того момента, как очнулась в этой комнате. Павел был бледен до синевы, на губах его пузырилась кровь, но он еще дышал, хотя и с трудом.
Я опустилась возле дивана на колени и взяла его руку в свои. Рука была чуть теплая, ногти уже начали синеть. Я погладила безвольную ладонь и легонько, совсем чуть-чуть сжала ее, прощаясь с ним и давая ему понять, что я все простила. Но Павел вдруг открыл глаза, увидев меня так близко от себя, он искривил губы в подобии улыбки и попытался что-то сказать. Он выговорил целую фразу: «Видишь, я не причинил тебе зла». Потом попробовал еще раз улыбнуться, тихо вздрогнул и умер, все еще не сводя с меня взгляда. Я закрыла ему глаза.
Не знаю, кто закрыл глаза Володе, наверное, Андрей. Павлу их закрыла я, все-таки не чужая рука. Тут Андрей стал поднимать меня, что-то втолковывая. Я не сразу, но все же послушалась, однако из комнаты вышла не сразу, как он хотел, а осмотрелась в поисках Виктора, несмотря на свою заторможенность, я помнила, что он ранен. Он оказался совсем недалеко от меня, был раздет до пояса, и кто-то перевязывал ему раненое плечо, смотрел он прямо на меня, и я невольно сделала к нему шаг. Но Андрей упорно тянул меня из комнаты и на ходу говорил, что ранение у Виктора пустяковое, не о чем беспокоиться, пришлось мне подчиниться. На пороге я еще раз оглянулась и встретила взгляд Виктора. Меня сразу же усадили в какую-то машину, но ехать в больницу или тем более домой к Андрею и Наташе я категорически отказалась. Андрею моя строптивость не понравилась, он сморщился, как от зубной боли, но все-таки согласился отвезти домой и подал знак водителю. Машина тронулась, я закрыла глаза и открыла их только возле своего дома — по небу разливалась еще бледная, но явственная заря. Оказывается, уже рассвело.
* * *…Во мне не было ни одной жилочки, которая бы не дрожала и не ныла, и я подумала, что просплю сутки, но не тут-то было. Стоило мне закрыть глаза, и я видела то раненого Виктора, то мертвого Павла, а то и вовсе отвратительного, кашляющего от смеха Бека. Все-таки кое-как я уснула, однако уже к обеду была на ногах. Чувствовала себя отвратительно, словно меня пропустили через мельничный жернов, но лежать в постели больше не могла. Но оказалось, что мне не только не лежится, но и не сидится, ничем решительно заняться я не могла, какой-то озноб, сродни нервной лихорадке, поселился во мне, и я бродила по квартире из комнаты в комнату как тень. Около пяти зазвонил телефон, и я бросилась к нему, как к долгожданному другу. Звонила Любаша, голос ее звучал не очень весело, даже, можно сказать, грустно звучал. Передав приветы от родных, она поинтересовалась, как я отнесусь к ее визиту. Подумав немного, я ответила, что отнесусь хорошо, но при двух условиях: она покупает бутылку коньяку и пить мы будем молча, поскольку я не в состоянии ни говорить, ни слушать. Любаша слегка оживилась, почуяв возможность переключиться на мои неприятности, а ведь это куда интереснее, чем свои.
— Ну хорошо, говорить ты не хочешь, а зачем тогда я тебе нужна?
— Ну, не могу же я пить одна, это уж слишком. Да и спиртного у меня в доме нет, а выйти и купить, сама не могу, совершенно не в состоянии.
— Что, настолько плохо себя чувствуешь?
— А я себя вообще не чувствую, меня нет.
— Да-а, подруга! Выпить тебе действительно необходимо. Я на работе сейчас, еще с полчасика тут поболтаюсь, и тотчас же к тебе. Для срочности могу взять такси, но это будет за твой счет, как и бутылка. У меня с деньгами не очень. А закусить у тебя тоже ничего не найдется? А то я, как на грех, зверски проголодалась, не обедала сегодня.
— Еда есть, голодной не останешься, такси и бутылку оплачу.
— Вот это другой разговор, это мне нравится. В шесть я у тебя буду. Жди, прилечу.
Любаша прибыла без одной минуты шесть, прямо военная точность. Привезла мне коньяк и лимоны, коньяк, правда, оказался так себе, посредственный, но сейчас я и такому была рада. К ее приходу я сделала лобио из консервированной фасоли, приготовить что-нибудь более серьезное я сейчас вряд ли бы смогла. Порезала хлеб, сыр, открыла банки с маслинами и маринованными шампиньонами. В холодильнике было полно продуктов, но все это добро принадлежало не мне, а Виктору, и в отсутствие хозяина я трогать ничего не стала. Любаша осмотрела стол, накрытый к ужину, чуть слышно вздохнула, но промолчала. Только я разлила коньяк по рюмкам, раздался звонок в дверь. Вставать мне совершенно не хотелось, и к двери, по моей просьбе, поплелась Любаша, ворча на ходу:
— Терпеть не могу подобные штучки, только соберешься выпить, так тут же кто-нибудь прется! Небось опять твой сосед-алкоголик! Учти, если это он, то я сразу пошлю его куда подальше.
Последние слова она договаривала уже в коридоре, возле двери и старалась это делать погромче, чтобы сосед услышал. Но, не открыв двери, бегом вернулась, явно взволнованная:
— Ой, Жень, иди скорей, сама посмотри, там мужик какой-то незнакомый, с виду вполне приличный.
Мне было совершенно без разницы, кто там явился, я посоветовала ей не суетиться, а открыть дверь и впустить того, кто пришел. Любаша скроила зверскую мину, но послушалась, любопытство уже начало ее грызть. Вскоре в кухню вошел Виктор, за его спиной виднелось любопытное лицо заинтригованной сестры. Виктор оглядел меня, бледную, помятую, в купальном халате, вздохнул почему-то, должно быть, от моего весьма непривлекательного вида, и спросил:
— Как ты?
— Я-то ничего вроде, даже поспала немного. Ты сам-то как? Как рука, сильно болит?
Люба, переводя круглые глаза с одного на другого, в изумлении слушала наш разговор, который, с одной стороны, намекал на бессонную ночь, проведенную нами вместе, а с другой — вообще не пойми на что. Чувствовалось, что про свои неприятности она давно забыла и наслаждалась происходящим. Виктор небрежно оглядел стол:
