Эми Сон - Беги, хватай, целуй
Открылась дверь ресторана, и вошел Адам. Он поцеловал меня в щеку, и я протянула ему газету.
— Что это? — спросил он.
Я указала на короткий отрывок, помещенный на первой полосе. Сжав мою руку, он открыл страницу с рассказом.
— Ну и как? — спросила я, когда он кончил читать. — Что ты об этом думаешь?
— Честно?
— Ага.
— Думаю, весьма неплохо.
— Ты в своем уме?
— Я нахожу рассказ прочувствованным. Сара постигает здесь массу вещей. По-моему, она создала интригующий портрет молодой женщины, стремящейся к самоуничтожению.
— Но рассказ ужасен!
— Не будь она твоей соперницей, ты бы увидела, насколько он хорош.
— Не могу поверить, что ты на ее стороне!
— Вот видишь? Ты все сводишь к соперничеству.
— Неправда! Просто я не могу уважать человека, в открытую стригущего купоны с моей славы.
— Сара лишь извлекает выгоду из своих природных качеств. Что в этом плохого?
— В той части, где Сара пишет о своей страстной любви к анальному сексу, она совершенно очевидно склоняется к патриархату!
— Чья бы корова мычала…
— Я не говорю, что сама не такая. Ну и что! Я, по крайней мере, делала это умело!
— Понимаю, что тебе это неприятно. Но Саре может понадобиться твоя поддержка. Ты — ее ближайшая подруга.
«Правда, теперь уже ненадолго», — подумала я.
Но когда я пришла домой и мама сказала мне, что Сара звонила три раза, мне стало неловко. Полное отсутствие у Сары таланта вовсе не означает, что я должна, будучи подругой, бросить ее в беде. Унеся в свою комнату трубку, я набрала номер.
— У меня была причина не говорить тебе об этом заранее, — сказала она.
— Что за причина?
— В тот самый день, когда меня решили напечатать, тебя уволили из «Банка Америка». Не хотелось расстраивать тебя еще больше. А что ты об этом думаешь?
— Думаю, есть некоторые… удачные моменты. Но, Сара! — Любовник-моренист — что за дикость?
— Это их редакция! Я назвала его Диком, но они изменили! — Я заскрежетала зубами. Все ясно, Тернер с Дженсеном жаждали моей крови. — Но это еще не все, — тихо произнесла подруга.
— Что еще?
— Я сегодня встречалась с редактором «Уик», и мне предложили вести у них постоянную колонку.
У меня из-под ног вышибают ящик, а на шее затягивается петля. Я умираю быстро и без боли. Мое тело судорожно дергается минуты две, а потом застывает, лишь слегка покачиваясь от ветерка на глазах у пятидесяти тысяч довольных зрителей.
— И ты согласилась? — хрипло шепчу я.
— Конечно. Они будут платить мне триста пятьдесят в неделю. Деньги пригодятся.
— Они пообещали тебе триста пятьдесят долларов?
— Угу. Сначала предложили двести пятьдесят, но я сказала, что не стану работать меньше чем за триста пятьдесят.
Начинается трупное окоченение, и я дико корчусь на ветру.
— Я думала, ты хочешь быть музыкантом! — ору я.
— Одно другому не мешает!
— Как ты могла так со мной поступить?
— Это не имеет к тебе никакого отношения! Это мое дело! Газета — не твоя собственность! Господи! А я-то надеялась, что ты за меня порадуешься.
— Как я могу за тебя радоваться, если ты крадешь мою жизнь?
— А ты, как же можешь ты быть такой эгоцентричной?
Она права. Я действительно эгоистка. Суть в том, что винить следует вовсе не Сару. Настоящие преступники — Дженсен и Тернер. Какие это все-таки отвратительные и к тому же низкобюджетные порнографы! Неужели они лишены элементарной порядочности? Простейших этических норм? Норовят заставить раскинуть ноги любую девчонку, застрявшую в стременах. Способны разглядеть «талант» в работе самых прибабахнутых потаскушек города.
— Извини, — вздохнула я. — Мне нелегко пережить подобное. Но я все-таки рада за тебя. Правда.
— Надеюсь, что ты говоришь искренне.
— Конечно! Как озаглавят твою колонку?
— «Sex und drang».[122]
— «Секс и натиск»? — воскликнула я.
— Ага. Вроде ничего. Конечно, это чересчур вызывающе, но, думаю, постепенно привыкну.
— Совсем… неплохо, — сказала я, скрещивая пальцы. — И о чем будет твоя первая статья?
— О моих запутанных отношения с Джоном.
— Звучит потрясающе.
Закашлявшись, я повесила трубку и отправилась готовиться к уроку иврита.
Весь следующий месяц, пока Сара вела хронику своих дурацких свиданий, вызывая ненавистные отклики у преданных мне некогда клеветников, я наблюдала, как двенадцатилетние еврейские мальчики швыряются кусочками мела и сквернословят. Через неделю после выхода «Чистилища» один мужик написал письмо, в котором назвал Сару «еще более тупоголовой, чем Ариэль Стейнер, хотя подобное ему казалось невозможным». А некий Нейм Уитхелд посоветовал ей «как можно скорее записаться на гистерэктомию,[123] чтобы не дать возможность ее отродью опустошить землю». На следующий день она попросила изъять свою фамилию из телефонного справочника.
Тернер с Дженсеном подыскали ей нового иллюстратора — в чем-то даже знаменитого карикатуриста, Майка Селла, стяжавшего славу лучшего в городе рисовальщика покойниц. Он наделил Сару огромными, выпирающими грудями, длинными, стройными ногами и полными, пухлыми губами. Невозможно было это вынести. Даже ее карикатура выглядела более сексуально, чем моя.
Но после выхода первых нескольких колонок моя ревность стала утихать. Теперь я сделалась моногамной женщиной. У нас с Адамом все шло прекрасно, если не считать того, что нам всегда приходилось идти к нему домой, если мы хотели заняться сексом. А вот для читателей я перестала существовать. Если бы я продолжила писать колонку, то она бы вскоре утратила свой сарказм, так что, в конце концов, Тернер с Дженсеном все равно бы меня уволили.
Кроме того, я старалась убедить себя в том, что делаю благородное дело. Воспитываю юные умы, а не юные пенисы. Мое ежедневное высиживание идиотов было своего рода исполнением библейских заповедей. Принося пользу своей общине, я компенсировала тот позор, который ранее навлекла на семью. Я оказывала влияние на детей, пусть даже это и не было сразу заметно; зато через много лет они будут вспоминать меня как великую наставницу.
Я старалась проявить изобретательность в общении с моими маленькими чертенятами. На одном из уроков иудаизма я позволила детям инсценировать bris[124] с куклой. Завернув куклу в войлок, я сказала, что он будет вместо крайней плоти, так что в момент обрезания mohel[125] отрежет кусочек ножницами. Естественно, когда дошло до распределения ролей, все они захотели быть mohel. Я выбрала самого спокойного и зрелого из всех — мальчика по имени Джесс. Но едва к нему приблизились мать и отец с куклой, он скорчил мерзкую гримасу и с трансильванским акцентом произнес: «Дайте мне рыбенка!» После чего начал истово тыкать в куклу ножницами. Мне пришлось вырвать ребенка у него из рук и немедленно остановить скетч.
