Роуз Шепард - Любовь плохой женщины
— Где Дэвид? — спросила Пэтти, ни к кому конкретно не обращаясь, усталым голосом — в знак того, что больше это ее не волновало.
— Кажется, он пошел принять душ, — неуверенно сообщил Симус.
Элли подошла к буфету и взяла свой фотоаппарат. Она взвесила его в руках, этот прибор для обмана, в котором лежали, туго свернутые, тридцать шесть фикций. Члены их компании улыбались в этот объектив так, как не улыбались друг другу в остальное время. Головы откидывались, обнажались зубы, взмывали вверх стаканы. Руки обнимали талии, ноги весело вскидывались, щека прижималась к щеке. Непосвященные будут видеть только как весело было им всем в Италии.
Кое-что из непередаваемой красоты ландшафта тоже можно было уловить, миниатюризировать, сделать доступным для всех. Элли украла кусочек души этой страны, чтобы показать потом своим друзьям. И в том, что она захотела сфотографировать этот пейзаж, в том, что он ей понравился, все будут видеть ее тонкое чувство красоты.
Вернувшись в Лондон, они станут обмениваться фотографиями («Вот ты у бассейна», «Помнишь этот ресторан?», «Ну и видок здесь у меня!»), тем самым создавая общие воспоминания. Снимки как бы ненароком будут показываться в офисе; коллегам будет предоставлена возможность полюбоваться чужим весельем. Уже теперь их шестерых (седьмой член компании, неприступный Дэвид, по-прежнему держался особняком) объединяло новое чувство сплоченности, причастности. Между ними сложилось молчаливое соглашение придать поездке в последующих рассказах больше блеска, предстать более дружной командой. И они будут так старательно следовать этому соглашению, что задолго до наступления следующего лета сами поверят своим рассказам и снова будут отчаянно стремиться попасть в число избранных — удостоившихся получить приглашение в Иль-Подж.
Но куда более странным было возникшее между ними искреннее дружелюбие, непрочное, запоздалое единение. Да, они не были большой счастливой семьей, ну и что же? Чем меньше их тянуло друг к другу раньше, тем сильнее хотелось им исправить это. Атмосферу виллы Пэтти наполняла неуверенность: всем хотелось нравиться.
«Это из-за грозы, — решила Элли. — Причуды погоды вызывают причуды в поведении».
— Я закажу себе таккони с зайчатиной, — объявил ненасытный Саймон, пускающий слюни над путеводителем по ресторанам. — А потом шашлык из козлятины.
— А мне ризотто, — сказал Саймус таким тоном, как будто у него за спиной стоял официант с блокнотом и ручкой наготове. — И затем, пожалуй, цесарку.
— Ах вы поросята, — укорила их Тина и погрозила им пальцем.
— Я смогу поехать в таком виде? — хотела знать Элли, открывая на всеобщее обозрение бритые подмышки, поворачиваясь вокруг себя, приглашая всех оценить, как она выглядит в блузке с открытой спиной и мини-юбке.
— Так бы и съел, — ответил Симус, но прозвучало это как похвала гостя, у которого совершенно нет аппетита, но который очень не хочет обидеть хозяйку.
— Может, слишком открыто?
— Вообще-то да, раз уж ты сама спросила, — вставила Пэтти. — Я хочу напомнить, что это очень модный ресторан. Лучший в Лукке.
— Ладно, — уступила Элли и пристально взглянула на Пэтти. Интересно, что эта женщина считала лучшим рестораном Луки, если туда нельзя пойти в таком наряде? — Тогда я загляну к себе и надену что-нибудь более приемлемое.
Почему у европейцев никогда не бывает нормального душа? Дэвид, привыкший к мощным, шумным, хлестким американским душам, после которых чувствуешь себя заново рожденным, был крайне раздражен жалким ручейком, которым ему приходилось удовольствоваться в Иль-Подже. Вода, вытекающая из душевой насадки, являла собой сплетение ледяных и горячих струек, которые почему-то не смешивались. Они обжигали спину, песком шуршали по коже, были солеными на вкус и не желали пениться, сколько бы он ни мылил мочалку. Дэвид уже почти жалел, что оставил свою вашингтонскую квартиру. Там бы он вышел из ванны задыхающийся, возбужденный и тут же погрузился бы в сладострастные объятия Кристин.
Здесь не было даже ванны. Дэвиду приходилось стоять в мелком кафельном поддоне, края которого покрывала плесень. Сливное отверстие посередине засорилось. Капли воды стекали по пластиковой занавеске куда-то за пределы поддона. Лужа в поддоне скрывала грязный налет, и потом Дэвид выйдет отсюда с грязными ногами и разнесет эту грязь по всей ванной. Процесс мытья в этих условиях был таким неприятным, что после него Дэвид не чувствовал себя чище.
Прекратив безуспешные попытки настроить температуру и интенсивность тока воды, он принялся намыливать густые, непослушные волосы шампунем. С трех сторон Дэвида окружали стены, выложенные кафелем, а с четвертой — задернутая занавеска, и поэтому он не видел, как открылась дверь в ванную. Вдруг погас свет и из гостиной на первом этаже раздался вопль всеобщего недовольства, и вот тогда, в полной темноте, кто-то проскользнул к нему за занавеску.
Тренированным и бесстрастным жестом Дэвид взялся за подставленную грудь, оценивающе сжал ее пальцами. Она спелым плодом опустилась в его ладонь. На мгновение Дэвид обрадовался, решив, что это была Тина. Конечно, Тина была несносной глупой коровой, смехотворно жеманной и манерной, но присутствие ее мужа внизу придало бы ситуации немалую долю пикантности.
Но нет. Это была Элли, которая, верная своему намерению хорошо провести время, под влиянием обстоятельств решила, что это время настало.
— Электричество вырубилось, — радостно поставила она диагноз.
— Похоже на то.
Она провела ногтями по его мыльному животу и крепко схватилась за его внушающий благоговение пенис. Пенис, привычно выполняя свой долг, вырос и напрягся. Так значит, слухи были правдой? А если и неправдой, то только в том смысле, что недооценивали способностей Дэвида?
— Без электричества делать почти нечего, — отважилась она на замечание.
— Угу, — согласился Дэвид.
— Только ты сам знаешь что…
— Знаю.
Перед тем как поцеловать Элли, он глубоко вдохнул и, словно желая, чтобы темнота стала еще непроницаемее, закрыл глаза. Пальцами он медленно водил по бедру Элли. На ощупь ее влажная кожа казалась резиновой.
— Мм, — мурлыкала Элли, придвигаясь к Дэвиду вплотную, приглашая обнять ее как следует. И одновременно она поздравляла себя с успешным осуществлением задуманного. И зачем она ждала так долго? Можно было сделать это еще много лет назад. О-ох.
— Мы, старые холостяки, — говорил Джеффри Маркхем, — рабы своих привычек. — Он развалился в кожаном кресле, поставив ноги в вышитых шлепанцах на низенькую скамеечку, как будто бы перед согревающим пламенем. Рядом на инкрустированном столике стоял бокал с солодовым виски.
