Эми Сон - Беги, хватай, целуй
– Да? – обернулась я.
– Я только хотел сказать, что был вашим искренним почитателем!
– То есть вы…
– Конечно, знал. Просто не хотел ничего говорить до собеседования – боялся, что это вас смутит. Я так расстроился, когда вас уволили. Думаю, это решение до нелепого незаслуженное.
– Так вас не беспокоит мое прошлое?
– По моему мнению, это совершенно к делу не относится. Вы больше не работаете в газете, а ваши родители посещают синагогу. Единственное, что меня волнует, – это то, как вы относитесь к детям.
Этот человек казался неправдоподобно хорошим. Может, он и правда был таким. А может быть, моя колонка нравилась ему только потому, что он что-то вроде извращенца или педофила. Что, если он тайно ласкает мальчиков на bimah,[118] прямо перед ковчегом, под лучами священного огня, вместо того чтобы наказывать их за плохое поведение? Что, если он нанял меня в надежде, что я присоединюсь к его играм? Я могла бы поймать его с поличным на месте преступления, спасти синагогу и сделаться героем округи. Кто знает, куда может завести меня новая работа?
На свой первый урок иврита я явилась на пятнадцать минут раньше и стала ждать прихода детей. Одетые в футболки с эмблемой команды «Янки», они входили группами, жуя жвачку, толкая друг друга и всем своим видом показывая, что еврейская школа – последнее место на свете, где они хотели бы оказаться. Пока они рассаживались за парты, я услыхала, как один мальчик прошептал:
– Надеюсь, она не стерва.
Прозвенел звонок.
– Здравствуйте, ребята! – с запинкой произнесла я. – Меня зовут Ариэль. Я буду вас учить до конца семестра.
Потом я взяла журнал посещаемости, раздала всем приготовленные мной копии с упражнениями и велела молча работать. Через две минуты они принялись скатывать из листков шарики и бросать друг в друга.
– Прекратите! – заорала я. Подняв один из скомканных листков, я отдала его мальчишке, который его бросил, развернула его и разгладила на парте. – А теперь продолжай писать, – сказала я, возвращаясь на свое место.
– А пошла ты… – прошептал он.
Я медленно обернулась.
– Что ты сказал?
– Ничего, – сказал мальчишка. Сидящие рядом с ним дети захихикали.
– Мне показалось, ты что-то сказал.
– Он сказал: «А пошла ты…» – прощебетал его сосед по парте.
Весь класс зазвенел от визга.
– Ах, так! – закричала я. – А ну отправляйтесь оба в кабинет директора!
Я отвела их вниз по лестнице к Нэшу, но кабинет оказался пустым. Тогда я отправила одного мальчишку проверить, нет ли директора в мужском туалете, но прошло уже несколько минут, а он все не выходил. Я надеялась, что Нэш не творит там с ним ничего ужасного. Я робко постучала в дверь, а потом распахнула ее. Ребенок стоял на коленях лицом к писсуару, уперевшись в него подбородком. Я быстро забрала его оттуда, привела обоих мальчиков к классу и усадила их под дверью со словами:
– Сидите тут смирно, пока не окончится урок.
– Спасибо, – сказал «мальчик у писсуара».
– В каком смысле «спасибо»?
– Теперь нам не надо учить иврит. Спасибо!
– Я передумала, – сказала я. – Пойдем со мной.
Мы открыли дверь и вошли. Класс напоминал сцену из «Шокового коридора».[119] Кто-то написал на доске: «ЖИЗНЬ ПЕНИСА». Один мальчик спрятался под столом, другой бился головой о стену, третий пытался разломать паркет, а остальные бросались не только скомканными листками, но и острыми карандашами, учебниками, кусками мела, резинками и предметами одежды.
Неудивительно, что прежняя учительница уволилась. Когда я ходила в еврейскую школу, самые гадкие наши проделки заключались в том, что мы обстреливали друг друга кусочками слизи из носа и ели на ступеньках при входе тощие китайские ребрышки. Что творится с моей старой округой, моей старой shul?[120] Я медленно прошла через этот вихрь к своему стулу, хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание, и заорала:
– Замолчите! – Но дети меня проигнорировали. В конце концов, я сдалась и, обхватив голову руками, позволила им беситься до конца урока.
Когда я пришла домой, моя семья поджидала меня за столом.
– Как все прошло? – спросил отец.
– Не хочу об этом говорить, – ответила я.
Я пошла в спальню и швырнула сумку на кровать. На подушке лежали три фирменных конверта для деловых писем из журналов «Джи-Кью», «Эсквайр» и «Вог». Я вскрыла их один за другим. Формулировки в них несколько отличались друг от друга, но суть сводилась к следующему: «Вы в своем уме? Мы не можем печатать публицистику, написанную раскаявшейся лгуньей!»
– Ты видела почту – ту, что я положила тебе на кровать? – крикнула мама из столовой.
– Да, черт побери, я видела почту!
– По-моему, кто-то распсиховался, – услыхала я вполголоса произнесенные Заком слова.
Усевшись на край кровати, я уставилась на письма с отказами. Хотелось бы мне сохранять оптимизм, но как? Положение вещей было мне понятно. Если эти три журнала написали одно и то же, то другие не скажут ничего нового. Моя журналистская карьера окончена. Это ясно, как божий день.
Но я должна была обратиться к светлой стороне жизни. Неудачи не могут длиться долго. Пройдет несколько месяцев, и, в конце концов, пятно позора смоется с моего имени. В этом мире многие страдают от дефицита внимания. Больше того, полным-полно «бывших», некогда посрамленных, но сумевших рывком начать карьеру на следующем жизненном этапе. Ванесса Уильямс, Джон Траволта. Даже Джуд Нелсон. Я живу во времена возвращений. Слишком рано терять надежду.
На следующий день дела в еврейской школе шли немного лучше. Я разделалась с половиной листков с упражнениями еще до того, как дети начали швыряться разными вещами. Никто не сказал мне: «А пошла ты…» Но потом я отвела их в храм для tefulah, службы с молитвой, и, когда мы приступили к Kaddish,[121] «мальчик у писсуара» (которого, как оказалось, зовут Эзра) и его приятель принялись выкрикивать слова на иврите, отдаленно напоминающие английские ругательства, и пихать друг друга в ребра. В конце концов, мне пришлось растаскивать их в стороны, после чего они снова меня благодарили.
В среду, после занятий, мы договорились с Адамом поужинать в «Суэн». Когда я пришла, его еще не было, поэтому я взяла со стойки в вестибюле экземпляр «Сити Уик» и, усевшись за столик в глубине зала, стала ждать. Я начала было листать газету, чтобы посмотреть «Почту», когда мой взгляд остановился на анонсе с первой полосы:
«КОГДА ЛЮБОВНИК-МОРЕНИСТ СКАЗАЛ МНЕ, ЧТО ПЕРЕЕЗЖАЕТ ОБРАТНО в Сиэтл, я пошла в ванную, засунула в рот два пальца, и меня стошнило в унитаз. Правда, я и раньше вызывала у себя рвоту. Я время от времени проделываю это с тринадцати лет…» Сара Грин, рубрика «Я», стр. 27.
