Дженнифер Уайнер - Все девочки взрослеют
— Девять яйцеклеток. Неплохо, правда? — сказала я.
Вообще-то результат средний. Я читала в Интернете о своей ровеснице, которая пила гормоны и колола их, но получила всего две яйцеклетки. И о двадцатилетних донорах, которые выдают целых двадцать четыре яйцеклетки за цикл.
— Девяти более чем достаточно, — подтвердил Питер.
— Тогда я умываю руки.
Я сменила позу и поморщилась от боли. Мои девять яйцеклеток отвезут в лабораторию и смешают с промытой и центрифугированной утренней спермой мужа. Самые симпатичные сперматозоиды и самые симпатичные яйцеклетки, если повезет, образуют несколько симпатичных восьмиклеточных эмбрионов. При помощи катетера эмбрионы введут в химически обработанную матку Бетси. Останется лишь ждать.
Питер поцеловал мою руку.
— Ты хорошо себя чувствуешь? Никакого дискомфорта?
— Нормально. Просто немного нервничаю. О дивный новый мир!
Муж сжал мою ладонь.
— И как теперь будет?
Я пожала плечами.
— Поживем — увидим.
— А ты?
Я удивленно посмотрела на Питера.
— Что — я? Еще посплю.
— Ты собираешься писать? Новый роман для «Вэлор».
Я отвернулась и вздохнула. В понедельник после возвращения из Лос-Анджелеса, как и ожидалось, позвонила Лариса. Тщательно взвесив все «за» и «против», издательство решило, что больше не нуждается во мне как в авторе историй о Лайле Пауэр. «Не расстраивайся, — утешала меня Лариса. — Зато у тебя появилось время для нового романа!» «Конечно», — пробормотала я и повесила трубку.
— Если честно, я не думаю о книге. Мне важнее, не испортятся ли мои яйцеклетки и как помешать дочери уехать за границу без моего ведома.
— Я серьезно. — Питер не сводил с меня глаз. — Сколько времени ты писала о Звездной девушке?
— Долго, — признала я.
Девять лет. Я бы и до скончания века этим занималась, если бы все сложилось иначе. В мире Лайлы так уютно! Я с легкостью перевоплощалась, пряталась от реальности в ее теле и эмоциях.
— Возможно, все к лучшему, — заметил Питер.
Я прикусила губу и промолчала. Он погладил мою шею.
— Не надо бояться.
— Бояться? Я ничего не боюсь. Все прекрасно.
Муж не сдавался.
— Ты должна написать новую книгу. Настоящий роман.
— Мне и фальшивые нравились, — возразила я.
Питер не унимался.
— У тебя есть цель, — настаивал он. — Стремись к ней!
Я закатила глаза.
— Ты что, ударился головой, а потом посмотрел шоу Опры? Можно мне обезболивающее?
— У тебя что-то болит?
Я наблюдала за его лицом в слишком ярком больничном свете: четкие скулы, прямые темные брови, теплые карие глаза. Когда я впервые увидела Питера, то не разглядела, что он красив. Ясно было одно: он не Брюс. Я не поняла, что Питер добрый, что он первый, кто по-настоящему меня почувствовал, а не обманулся моей напускной дерзостью.
— У меня есть цель, — заявила я. — Я забочусь о Джой.
— Джой уже тринадцать, — отозвался Питер. — Скоро она станет старшеклассницей. Твоя работа закончена. Ты прекрасно с ней справилась.
— Просто чудесно. — Я опустила взгляд. — Не считая того, что дочь сбежала от меня за три тысячи миль.
Он не обратил внимания.
— Думаю, есть еще кое-что.
— Цель, — повторила я. — Божественное предназначение, что ли?
Питер даже не улыбнулся.
— Возможно, — согласился он. — И ты должна его исполнить. Иначе получится как с Моисеем.
Я попыталась вспомнить уроки в еврейской школе.
— Неужели редактор явится ко мне в виде неопалимой купины? А что, круто! Хоть какое-то разнообразие.
— Ты должна сесть за новую книгу.
— Отстань! Между прочим, если у нас родится ребенок, дел и так будет по горло. Подгузники, ночные кормления, вечный недосып, боль в сосках и так далее.
— Ты же не будешь кормить грудью.
— Симпатическая боль в сосках, — пояснила я.
— Первый роман ты написала с Джой на руках, — напомнил Питер.
— Я была молода! Нуждалась в деньгах, и никто не хотел снимать меня голышом! Я не знала, во что это выльется.
Я снова взглянула на колени и вполголоса произнесла:
— Я не смогу пройти через это еще раз. Не смогу еще раз вас подставить.
— Все было не так уж плохо, — терпеливо проговорил муж. — Писательница в семье — еще не самое страшное.
— Я не буду… я не могу, — сомневалась я.
Питер спокойно смотрел на меня и улыбался. Я откинулась на подушку.
— Иди поведай кому-нибудь из врачей о его божественном предназначении. Или проверь, как поживают наши эмбрионы. Как считаешь, уже пора давать им имена?
Питер встал, наклонился и поцеловал меня.
— Я тебя люблю.
— Ага, конечно.
Питер еще раз меня поцеловал. В ответ я погладила его одной рукой по щеке, другой — по нежному пушку на шее, потом притянула к себе.
— Я тоже тебя люблю, — сказала я.
36
— Ты не пришла в прошлое воскресенье, — подала голос Кара.
Я провела в Доме Роналда Макдоналда сорок пять минут, и все это время она молчала. Просто проследовала за мной на кухню, села за стол, скрестила руки на груди и смотрела, сузив глаза, как я мою посуду, убираю коробки с хлопьями и вытираю со стоек крошки овсяного печенья.
— У меня были другие дела. — Я бросила ей губку. — Не хочешь помочь?
— Не хочу, — Кара раскачивалась на стуле.
— Прекрати, а то упадешь.
— Подумаешь, — фыркнула Кара. — Говорят, больница рядом неплохая.
— Ха-ха.
Я выдавила на стойку еще немного чистящего средства и атаковала присохший коричневый сахар. Отдраив стойку, я положила посудное полотенце рядом с раковиной.
— Извини, что не явилась в прошлые выходные.
— Мне плевать, — бросила Кара.
— Как твой брат?
Она пожала плечами.
— А родители?
Кара снова пожала плечами.
— Они в больнице. Почти каждую ночь.
Я вытерла руки. Кара стала еще сильнее раскачиваться на стуле, наблюдая за мной.
— Хочешь погулять? — предложила я.
Она посмотрела в окно, за которым ветерок шелестел ярко-зеленой листвой каштана, и промолчала.
— Ну пожалуйста! Я сижу под домашним арестом. Меня выпускают только в школу, на уроки бат-мицвы и сюда. Так что, если ты согласишься…
Я обернулась к окну, подсчитывая свое время и деньги.
— Можно будет сходить в кофейню, или поесть хлопьев, или побродить по «Урбан аутфиттерс».
— Почему ты под арестом?
Я села рядом с Карой.
— Я украла у мамы кредитную карточку и отправилась в Лос-Анджелес.
