Марселла Бернстайн - Обет молчания
В день, когда ее не станет — она горячо и неустанно молилась об этом, — ее душа воспарит на небеса. То, что останется от тела, завернутое в саван, будет лежать в сырой земле — именно таким образом погребают усопших в ордене. Без имен, без фамилий, без дат.
Ибо душа моя насытилась горем и жизнь моя приблизилась к вечности.
Есть религиозные ордены, в которых смерть вызывает чувства радости и удовлетворения, ибо душа, освободившись от земного плена, пребывает на пути к Господу. В монастыре знали, что смерть может сопровождаться страданием. Свое последнее пристанище монахини находили в конце фруктового сада, за малинником, даже после смерти оставаясь затворницами.
Когда она отойдет в мир иной, номер 158 будет записан рядом с ее именем на мраморных плитах папской курии в Ватикане.
Сестра Гидеон накинула тяжелое одеяние на плечи и соединила концы под горлом, воткнув длинную булавку с квадратной пряжкой. На протяжении многих веков фасон платья оставался неизменным. Двести, триста, пятьсот лет назад монахини носили такую же одежду, застегивая ее таким же образом.
За все эти годы ничего не изменилось. Это там, в другом мире, по ту сторону скалы, на которой была выстроена обитель Пречистой Девы в Снегах, вовсю бурлила жизнь. Мир сотрясали мировые войны, свирепствовал голод, наводила ужас на человечество ядерная угроза, разражались экологические катастрофы и делались невероятные открытия в области медицины. Но монахинь, живущих в своем замкнутом мире, это не касалось, они были Dieu seul. Принадлежали одному только Богу.
Недаром святая Тереза призывала кармелиток обратиться взором и сердцем в горы и не опускать глаз вниз, на равнину, где творится зло и беззаконие. В «Облаке неведения»[14] сказано, что молитва — наш долг перед Господом, ибо блажен всякий обративший на Него бескорыстные помыслы.
Воистину блажен, повторила про себя сестра Гидеон, зажигая толстую восковую свечу, одну из тех, что вручную скатали в свечном цехе. Растопив несколько капель воска в почерневший подсвечник, она прочно закрепила ее.
Длинный коридор наполнился звуком открываемых дверей: монахини покидали свои кельи, чтобы длинной процессией отправиться к молитве. Сестра Гидеон последовала их примеру и заняла место рядом с сестрой Розали.
Храни нас, Господь, в часы бодрствования.
Кремово-белые свечи. Цвета любви, думала сестра Гидеон. Все и ничто. Дым, подхваченный легким ветерком развевающихся одежд, плавно поднимающийся ввысь к старинным каменным сводам, отдавал легким запахом мускуса.
И в час, когда мы отходим ко сну.
Вместе с другими монахинями она опустилась на колени. Послышался знакомый мягкий шелест ткани — сестры осенили себя крестным знамением. Все они пребывали в смиренной молитве перед лицом Божьим.
Золотые чаши, полные фимиама молитвы святых.
Одни совершали молитву, преклонив колена, другие — распростершись на каменных плитах пола, третьи — облокотившись на деревянные станки для хора. Здесь, в часовне, происходило ежедневное молитвенное общение с Богом, и не было в нем ни тени смущения или напыщенности, здесь монахини испытывали величайшее духовное напряжение.
Сестра Гидеон уронила голову на руки.
Бодрствуйте на всякое время молитесь
Да сподобитесь избежать всех грядущих бедствий
И предстать пред Сына человеческого.
Сестра Гидеон открыла глаза. Склоненные фигуры монахинь в длинных одеяниях словно сошли со старинного полотна кисти испанского художника: серые и черные монашеские сутаны на фоне красных и темно-синих тонов убранства часовни.
Высокие чистые звуки антифона: Храни меня как зеницу ока.
Голоса слились в унисон: В тени крыл Твоих укрой меня.
Слова эти успокаивали и возрождали силы, так и должно быть. Так будет всегда.
Часом раньше матушка Эммануэль сообщила ей приятную новость: скоро, если все будет хорошо, ее отправят обратно, в Гватемалу. Так что домой она вернется не раньше чем через пять-десять лет. Жизнь ее целиком принадлежит ордену. Эти женщины — ее семья. Служение им и Богу — смысл ее жизни и предназначение.
Служба закончилась, вместе с другими монахинями сестра Гидеон направилась к выходу. Освещая себе путь, монахини парами пересекли внутренний дворик. Воздух был напоен тяжелым ароматом ночных растений и душистого табака. Подойдя к старому дому, матушка Эммануэль услышала в ночной тишине стройные и совершенные по своей красоте удары колокола. Они возвестили окончание вечернего богослужения.
Настало время великого молчания. Оно продлится до полунощницы в 4.45 утра.
Храни меня как зеницу ока, в тени крыл Твоих укрой меня.
Глава 34
Стоя в дверях детской, Кейт обернулась. На лице Майкла застыло выражение невыразимого ужаса.
Хныканье ребенка перешло в протяжный жалобный плач.
— Он так и будет плакать, — безнадежно сказала Луиза, сидя на своем привычном месте рядом с кроваткой. — Придется звать маму.
— Мамы нет. — Кейт растерянно посмотрела на малыша, озадаченная неожиданно возникшим недоразумением. Поймет ли мальчик что-нибудь из того, что она сказала? — Очень скоро прилетит аист и принесет вам специальную посылку. — Кейт многозначительно посмотрела на Луизу. — Маленького, которого вы так ждете. Папа и мама поехали уладить кое-какие формальности.
Недоумение Луизы сменилось пониманием происходящего. Она раскраснелась от волнения и радостно вздохнула.
— А когда? Скоро?
— Ш-ш-ш. — Кейт перешла на шепот. — Мы поговорим об этом позже, когда Хью заснет. Скажи мне, что он просит?
Луиза с готовностью кивнула, глаза ее горели восторгом.
— Он хочет соку. Вы можете дать ему попить? — Она протянула Кейт пластмассовую кружку с носиком. — Вот кружка. Сок нужно разбавить горячей водой. — Она повернулась к колыбели и достала оттуда малыша. — А я пока посажу его на горшок.
— Я тебе помогу, — сказал Майкл из-за ее спины, беря кружку. Он сошел вниз по лестнице, в кухню.
Через несколько минут в кухню спустилась Кейт. Майкл стоял и ждал, когда закипит чайник. Не поворачивая головы, он сказал:
— Кейт, я виноват перед тобой. Я подумал…
Кейт перебила:
— Не нужно ничего объяснять. Я прекрасно видела, о чем вы подумали. Вы не особенно старались скрыть свои мысли. — Говорила она, словно оправдываясь. — Я услышала, как он плачет. Что я должна была делать? Лежать и слушать? Я не знала, что Луиза уже там, в его комнате. — Ее голос вдруг стал бесцветным, равнодушным. — Мне не в чем вас винить.
