Лариса Кондрашова - Умница, красавица
– А может быть, толстых в поход не берут, – туманно сказал Антоша.
Алексей Юрьевич насупился и поджал губы.
– А может быть, и берут, – исправился Антоша.
– Я еще сделаю из тебя человека, – пообещал Головин.
– Я уже, – скромно заметил Антоша.
– Пока нет. А после похода я куплю тебе эту твою… «Жизнь насекомых».
– А можно сначала «Жизнь насекомых»? – оживился Антоша.
– Э-э… Утром деньги, вечером стулья, – глубокомысленно изрек Алексей Юрьевич.
Антоша тоскливо поглядел на свою кровать – под подушкой у него лежал Брем, три тома, он уже предвкушал, как будет все каникулы читать и рассматривать картинки. Но отец выглядел таким… несчастливым. Таким странным, как будто он теперь в чем-то от Антоши зависел.
Интерес Алексея Юрьевича к сыну возрастал по мере накопления в квартире на Таврической необходимых для похода вещей. Алексей Юрьевич, словно мальчик, играл в игрушки – выбирал оборудование и одежду по спортивным каталогам, обзванивал магазины, покупал, менял.
Им были куплены: лыжи двух типов, с насечкой и без, палатки двуслойные – для всей группы и шатер на пятнадцать человек… Для сына Алексей Юрьевич приобрел комбинезон с внутренней теплоизоляцией и непромокаемым покрытием. Каждый вечер Головин примерял комбинезон на Антошу, задумчиво крутил его перед собой, разглядывал. Он так явно любовался сыном в лыжном комбинезоне, что, наверное, Броня одобрила бы его и сказала, что он становится ПОЧТИ похож на еврейского папу…
Головин примерял, крутил – для Антоши, а Антоша примерял, крутился – для Алексея Юрьевича…
Алексей Юрьевич не стал просить Диккенса присмотреть за полноватым нетренированным Антошей – в этом не было необходимости, он и без того присмотрит. Список купленного им для всей группы Головин передал Диккенсу через Антошу. Сам он в контакт с Диккенсом не входил – говорил себе, что все как-то недосуг. Диккенс через Антошу передал Головину спасибо.
ВЛИЯНИЕ ЛЫЖНОГО СПОРТА НА ФОРМИРОВАНИЕ ЛИЧНОСТИ, ИЛИ КТО ЕСТЬ КТО
Каждый Иван Иваныч кому-то Ванечка, и Алексей Юрьевич Головин, воспринимаемый людьми как серого цвета предмет в пространстве, с его ранней лысиной и прилично, в меру оттопыренными ушами и носом уточкой, был маленький нежно любимый Алик – для мамы.
Папа Алика рано умер, осталась мама, родных у них не было, только Броня, наезжавшая нечасто, раз в несколько лет. Но Алик Головин не был ребенком из неполной семьи. У него была мама, она же еврейский папа.
Валечка была полурусская-полуполька, а в ее муже, отце Алика, наряду с другими была и еврейская кровь. Валечка не раз слышала от Брони странную фразу: «Еврейский папа та-ак любит своих детей». Это казалось ей слегка неприличным: что же, другие люди, неевреи, не та-ак любят своих детей? Что же, они вообще их недолюбливают?..
Когда отец Алика умер, на сочувственные вопросы, как они теперь будут жить вдвоем – имелось в виду материально, – Валечка отвечала: «Если Бог дает детей, он дает и на детей». У Валечки был легкий счастливый характер, поэтому она не чувствовала какую-то уж совсем необъятную ответственность перед сыном, а легко, почти в шутку задумалась, и среди прочих ей пришла в голову и такая мысль: а нет ли все-таки чего-то особенного в этой любви еврейского папы, которой ее Алик оказался лишен, и не может ли она это восполнить.
Первое, что сделала Валечка в качестве еврейского папы, – бросила ради Алика малооплачиваемую инженерскую службу в НИИ, в которой ее особенно привлекала возможность петь в институтском хоре, а Валечка очень любила петь, и приобрела непрестижную, неловкую для человека с высшим образованием специальность – мастер-парикмахер. Кто-то из друзей покойного мужа устроил Валечку в приличное место – в салон на Невском.
Клиенты салона удивлялись ее хорошим манерам, тактичности, шептались – парикмахерша, а такая интеллигентная, и все журналы читала, и все спектакли смотрела. Прежде Валечке нравилось быть инженером, но она нисколько не была жертвой, ей нравилось стричь и причесывать, как понравилось бы все, что она делала для своего мальчика. Вот только делать химическую завивку Валечка не любила из-за аллергии на перекись, но делала, и даже за других мастеров, тех, у которых тоже была аллергия, – «химия» оплачивалась лучше, чем стрижка.
У Алика было все, и все было у первого – модные игрушки, джинсы, икра, летние поездки в Прибалтику и в Крым. Валечка еще подрабатывала, печатала диссертации, и все это было не жертвенно – допоздна, согнувшись над машинкой с изможденным лицом, – а весело. Валечка смеялась и говорила: «Теперь я еврейский папа». Радовалась, что ее мальчик не считает себя бедным, а ее изнемогающей матерью-одиночкой. Алик ни о чем не мог сказать: «Не видел, не пробовал, не знаю».
Но и у милой жизнерадостной Валечки был свой скелетик в шкафу, и она иногда не могла заснуть и мучилась мыслями, ВСЕ ли она делает для своего мальчика и все ли она МОЖЕТ сделать.
Алик был не хорошенький ребенок, мягко говоря. Мелкий, невзрачный, с взрослым личиком, из тех, кого в детстве дразнят «профессор кислых щей», а во взрослом возрасте обозначают как «тоже мне, в очках и в шляпе». Часто болел, сидел у окна с завязанным шарфом горлом, смотрел, как мальчишки во дворе играют. Посмотрит-посмотрит и медленно уплывет в своем шарфе вглубь квартиры – к маме, куриному бульону, книжкам. Иногда Алику везло, и книжки попадались с техническими подробностями, например про коротышек, про то, что они там настроили в Солнечном городе.
Так вот, Валечка очень боялась, что без мужского влияния из мальчика в шарфе вырастет не настоящий мужчина, а… она помнила эти презрительные слова из собственного детства – хлюпик, слабак, маменькин сынок, растение мимоза в ботаническом саду.
Валечка ласково отнимала у Алика книжки, выставляла его во двор, на горку, в мальчишескую дворовую жизнь. Алик вежливо гулял во дворе, а она думала – походы, рыбалка, вот что ему нужно, а где это взять?.. У ее мальчика нет отца.
– А может быть, ты с ребятами по соседним дворам бегал? – с тайной надеждой спрашивала Валечка. За беготню по чужим дворам мальчишек ругали, а они все равно бегали, изучали окрестные помойки – интересно же…
– Зачем? Нет, конечно.
Алик объяснял маме, что разумные правила на то и устанавливаются, чтобы их соблюдать, и если бы он хотел посетить соседние дворы, он обсудил бы с мамой возможность введения других, новых правил. Вот так он все время Валечку пугал. Но если бы Валечка узнала правду, она испугалась бы еще больше.
Больше всего на свете Алик хотел того же, что и она. Он тоже хотел быть как все, только имелось одно небольшое отличие – быть лучше всех, главнее. Но быть главнее не получалось, поэтому он предпочитал быть не как все… Показать это свое желание и маме, и мальчишкам, и себе самому было стыдно – либо ты главный, либо нет. Но можно поставить цель.
