Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин
Бельчонок несет стакан воды на железном подносе — медленно, на вытянутой руке, балансируя, привставая на цыпочки, потому что он босой и иногда наступает на острые камешки. Стакан наполнен до краев, и мальчик старается не расплескать воду, сохраняя при этом грациозность походки. Даже в движениях он гениален. Гениален в простом. Но неожиданно грянул выстрел. Стакан разлетелся вдребезги. Денис испуганно отскочил в сторону, поднос упал со звоном на камни. Даже птицы умолкли, а встревоженные грачи, сбившись в стаю, полетели куда-то на другой берег… Мне не понравилась опасная шутка — это Арсений выстрелил из окна кухни, не удержавшись от искушения продемонстрировать свою тупость и меткость; он хохотал, а меня била дрожь. Я никогда не думал, что могу взрываться таким отборным матом: Рафик с Олегом присоединились к моему красноречию, а солдат равнодушно улыбался. Арсений начал извиняться:
— Простите меня, мужики, но я с такой дистанции и муху на лету собью. Из шалости я это сделал, простите. Я тебе, Андрей, сам воды сейчас принесу:
Я отказался от всех его услуг. На Денисе все еще не было лица, и я объявил всем, что мы сейчас же собираемся домой. Рафик, для которого вся жизнь была его театром, тут же в ответ сорвал с клумбы розу, прижал ее скорбно к груди и опустился перед нами на колени, вымаливая отсрочку; я оставался непреклонен, бельчонок пожимал плечами, но меня поколебать в этот момент могло только живое явленное чудо или гарантия загробной встречи с Денисом — и, представьте себе, чудо свершилось! Точнее, произошла пародия на чудо (как и все в моей жизни) или античудо — неожиданное и курьезное, — и я в который раз пожалел, что в моей камере кончилась пленка. Мы все моментально забыли о выстреле и застыли как расставленные в летнем саду восковые фигуры. Сначала мы услышали то ли вой собаки, то ли крик раненной чайки, или и то и другое вместе с завыванием мартовского кота: в распахнутые ворота въезжала Гелка, ее вез на садовой тележке совершенно пьяный мужик в клетчатой кепке, в котором позже я с трудом узнал местного паромщика. Гелка размахивала бутылкой и пыталась что-то петь, но распевала явно не она, а рыжий дьяволенок, вселившийся в нее с самого рождения — в этом я ничуть не сомневаюсь, потому что люди так завывать просто не могут. Гелка была в темных очках, а коротко подстриженные волосы, обработанные резиновым гелем, торчали во все стороны как ржавая проволока; даже одета моя заводная кукла была агрессивно: морская тельняшка, кожаная куртка, вытертые джинсы, тупоносые туфли на высокой платформе (возвращенное ретро шестидесятых), и только бусы из мелкого речного жемчуга — единственное прикосновение женственности. Гелку заносило в стороны. Паромщик едва удерживал равновесие, и рыжая визжала на виражах. Наконец это скрипучее средство передвижения врезалось в крыльцо, и Гелка хохоча выпала из тележки как младенец из коляски; она отряхнулась и спросила сорванным голосом:
— Кто в этом тереме живет? Почему меня с музыкой не встречают? Я вам подарки привезла! Где подарки, мужик? — обратилась она к паромщику. Тот бросил к нашим ногам кожаную дорожную сумку. Раф встал теперь перед Гелкой на колени со своей розой, актерски декламируя:
— Царица! Царица! И не вдова, и не увидит скорби! Добро пожаловать в мое имение, — он протянул ей цветок.
Гелка выбросила розу:
— Рыбой пахнет!
Рафик сконфузился и надолго потерял дар речи. Рыжая вытряхнула из сумки свои сокровища: шелковые галстуки, кожаные ремни, подтяжки с диснеевскими персонажами, станки для бритья «Жилетт», несколько флаконов одеколона «Минотавр», сигареты, зажигалки, две бутылки смирновской водки и, как она сказала, «специально для Найтова», — настоящий фонтанный «Паркер» с золотым пером. Я оценил этот подарок по достоинству, но возникает вопрос — откуда приплыли эти царские дары, ранее Гелка не отличалась купеческими замашками… Позже, в гостиной, когда нас совсем развезло у камина, Гелка прошептала мне на ухо: «Это от моего рэкетира привет. Они с ребятами „фонарь“ обчистили, ну и мне откололось в качестве компенсации за сексуальную благотворительность…» Я не удивился. Я давно уже ничему не удивляюсь. И вот, пишу теперь это повествование — украденной ручкой об украденном детстве. Все — один к одному — по трансцендентным законам: все в моей жизни ворованное, даже жизнь моя украдена у кого-то, песня лебединая украдена, Россия уворована… И напоследок украду самого себя, во сне, туманным дождливым утром, положу в отсыревший мешок с полевыми цветами. Разве это смерть?
Быстро стемнело. Гелка колдует над рюмкой: «Я маленькое озябшее существо с огромными глазами. Я люблю кошек. Я люблю вино. По-настоящему люблю вино: сладкое, церковное, крепкое. Наверное, это просто жажда Чаши. Господи, не пронеси эту Чашу мимо. Я хожу по скользкой крыше с изломанным зонтиком… Ветер тучи нагоняет, ветер тучи нагоняет, и небо мертвое и синее, ты только взгляни, Найтов…» Я обнял Гелку.
Она грустно улыбнулась и прижалась ко мне — слабая, маленькая, дрожащая. Листок мой осиновый.
Горлышко коньячной бутылки выпачкано губной помадой.
Раф опять завел пластинку с романсами, а мы сидели с рыжей на крыльце. Она много курила, долго и отрешенно смотрела мне в глаза, как дети смотрят в ночное небо и спрашивают, есть ли жизнь на Луне; я не смог бы ответить ни на один из ее не прозвучавших вопросов, Гелка понимала это и, кусая от досады губы, беспомощно сжимала мои руки, потом оттолкнула меня и убежала в темноту сада — мокрая ветка жасмина ударила меня по лицу. В гостиной смех Рафика и дурацкий романс:
…опустел мой сад,
вас давно уж нет…
Я прыгнул в дом через открытое окно веранды. Умылся холодной водой, зачем-то повязал ворованный галстук, вошел в гостиную и по-гусарски залпом выпил что-то очень крепкое из граненного стакана. Мне зааплодировали. Я по-клоунски раскланялся, пожелал всем спокойной ночи и поднялся в спальню. Бельчонок спал, обнимая Багратиона — он надел на него мою майку и спортивные трусы. Это меня рассмешило. Все-таки, я не осознавал степень своего опьянения и, пытаясь расстегнуть джинсы, рухнул на пол как сброшенный с пьедестала памятник уходящей эпохи. Денис выпрыгнул из постели и, еще не понимая, что произошло, испуганно захлопал глазами — он был похож на шахматную фигурку, загнанную в самый угол поля. В зеленом свете ночника комнатка превратилась в тесный аквариум, и мой мальчик подплыл ко мне, чтобы помочь мне раздеться… В постели мне сделалось дурно. Я основательно проблевался на расстеленную карту мира, затопив всю Европу — непредсказуемо, но по-свински. Денис взял на себя все обязанности ночной медсестры. Мне было стыдно и смешно, мозг пребывал в абсолютной нирване, а тело тяжелело как мешок с говном: Как мне хотелось оставить это грузное мускулистое тело, сбросить его с себя как надоевшую одежду и вылететь в окно — в лунном свете, в теплую, жасминную летнюю ночь, ощутив радость новой, вечной свободы. Наверное, я давно бы поступил так, если бы не Денис. Я люблю его. До конца, до безумия, до полного развоплощения… Я ревную его даже к самому себе — ничего подобного я раньше не испытывал. Это дух, живущий в нас, любит до ревности. Я ревную Дениса (страшно вымолвить) даже к Господу Богу! Любовь моя, любовь моя с огромным пушистым хвостом, в павлиньих перьях, исколотая шипами последних роз, танцует под дождем с цветным зонтиком.
