Анна Дэвис - Королева туфель
В чемоданчике лежали красные бархатные туфли от Закари и ее детские туфельки Мери Джейн. Она в спешке упаковала также бриллиантовую диадему, в которой была на свадьбе, и кольцо с гроздью бриллиантов и сапфиров, думая, что в случае необходимости сможет выручить за них какие-то деньги. Это были фамильные драгоценности. Она не захотела брать ничего из подарков Роберта. Забрала также свою наличность — пятьсот долларов, пару тысяч франков и паспорт.
Множество похожих на Хемингуэя и Макэлмона личностей собралось сегодня в этом месте, присаживались за столики вместе со своими заумными женщинами с модно завитыми прическами, мушками, как у Лулу, в коротких платьях с глубокими вырезами и грубым смехом, который напоминал разрывы артиллерийских снарядов. Сквозь клубы густого табачного дыма до Женевьевы долетали обрывки разговоров.
— Правда? Вы говорите, писатель-романист? А я думала, это кличка скаковой лошади или маленький городок в Бретани…[9]
— Но вы не понимаете. Когда я остаюсь с ней наедине, я чувствую, что теряюсь в огромной, мрачной и сырой пещере, зову на помощь и слышу эхо своего собственного голоса, бесконечно отражающееся от стен…
— Trois Filles Nues в Буф-Паризьен. Чудесные танцы. Они одеты в костюмы креветок. Да, я действительно сказала, это костюмы креветок…
Они преследовали только одну цель, все эти притворщики. Бормотание и вечный рокот, джазовые вибрации, безумный, неумолчный шум, который освещает Париж ярче, чем все фонари, и переносится, наэлектризованный, от человека к человеку. Женевьева страстно желала стать частью этого шума, и в последнее время ей удалось приблизиться к эпицентру событий. Она ощутила невыносимое сияние, когда была с Паоло Закари. Воздух вокруг Лулу был постоянно наэлектризован. Она почувствовала это и в доме Нормана Беттерсона. Даже когда убегала от Гая Монтерея.
Но в конечном счете она проиграла. Электрические вибрации Парижа отвергли ее. Она потеряла любимого, ее жизнь разбилась вдребезги. Настало время все бросить и уйти.
Беда была в том, что она не представляла, куда идти.
Она написала записку.
«Дорогой Роберт,
Я очень сожалею о том, как поступила с тобой. Одна ложь влечет за собой другую — и так продолжается бесконечно. Я выстроила дорогу лжи и шла по ней с самого начала нашего брака. Я думала, что смогу повернуть обратно, но теперь понимаю, что это не в моих силах.
Надеюсь, ты еще будешь счастлив. Ты заслуживаешь счастья. Если тебя это хоть немного утешит, то я — нет.
Виви.
P. S. Лошадь в подвале».
Она затушила сигарету и прикурила новую. Положила левую руку на стол и опустила на нее отяжелевшую голову.
— Женевьева?
Она подняла глаза.
Перед ней стояли две женщины в черном.
— Марианна заметила вас с улицы, — сказала Августа Беттерсон.
— Норман часто приходил сюда, правда? — У Марианны было ясное и умное лицо. Ее нос напоминал лошадиный, но глаза казались огромными, чудесными, простодушными. В них лучилась доброта.
— Они все собираются здесь, — кивнула Женевьева.
— Вы когда-нибудь встречались с ним здесь, чтобы поговорить о журнале?
— Пару раз.
Женщины переглянулись.
— Вы сидели за этим столиком? Я имею в виду, с Норманом? — уточнила Августа.
— Возможно, я не помню.
— Можно мы присядем? — Августа подвинула стул и села. Марианна последовала ее примеру.
— Мы подумали, — начала Марианна. — Над тем, что вы сказали вчера.
— А что я сказала?
— Я сказала вам, что его поэзия потеряна, что она нереальна, пока не напечатана. Но вы ответили, что, возможно, кое-что уже напечатано. И только мы можем это спасти.
Женевьева пожала плечами.
— Норман так усердно трудился над журналом. — Августа была нежнее, чем Марианна. Она казалась старше, в ее лице чувствовалась некоторая мясистость. Но из-под этой кажущейся мягкости проглядывал стальной характер. — И Макэлмон, и все эти писатели. Будет ужасно стыдно, если их работа пойдет прахом.
— Ах. — Женевьева переводила взгляд с одной женщины на другую. — Вы хотите, чтобы я помогла. Мне очень жаль, но…
— Подумайте об этом. — На щеках Августы все еще виднелись следы слез. — Все поэмы и стихи собраны, есть много произведений известных писателей. Все отредактировано.
— Это всего один выпуск, — сказала Марианна. — Пока. Женевьева открыла рот, чтобы заговорить, но Августа прервала ее:
— Это ведь и ваш проект, не только Нормана. Мы прислушаемся к любым оценкам.
— Оценкам… — Она попробовала слово на вкус. Оно оказалось чужим. — Это странно. Правда, невероятно забавно.
Но никто не смеялся.
— У меня нет таланта, — ответила Женевьева. — Мои стихи никуда не годятся. Если не верите, почитайте сами. Мой блокнот все еще в вашей квартире.
— Но вчера мы не случайно встретили вас, — воскликнула Марианна. — Это знак. И сегодня мы натолкнулись на вас здесь — это тоже знак. Мы должны спасти журнал. Ради Нормана.
— Нам нужны деньги, — призналась Августа. Женевьева заказала еще три рюмки коньяку.
— Выпейте со мной, леди. Боюсь, это самое большее, что я могу для вас сделать. Понимаете, я только что ушла от мужа.
— Ушли? — Марианна нахмурилась.
Женевьева приподняла свой чемоданчик.
— Я путешествую налегке, вам не кажется?
— Значит, деньги… — начала Августа.
— Это его деньги. У меня нет ни гроша. Вы можете пойти и поговорить с Робертом, если хотите, но мне не кажется, что он будет расположен помочь журналу. Особенно после того, через что ему пришлось пройти по моей вине.
Официант принес три рюмки коньяку. Женевьева вертела в руках стакан, а Марианна выглядела мрачной и подавленной, но Августа улыбнулась и вылила ее коньяк в свою рюмку.
— Ну что ж. Мы отыщем другого спонсора. Спонсоры наверняка найдутся. Журнал выйдет в свет. Некоторые вещи предопределены, и это одна из них.
Что-то проскользнуло между двумя женщинами, что-то вроде нового прилива энергии. Еще двадцать четыре часа назад, в Нотр-Дам, они казались выдохшимися и опустошенными. Но сегодня они были полны новых планов и намерений.
— Вы правда в это верите? — уточнила Женевьева. — В то, что некоторые вещи «предопределены»?
Августа пожала плечами:
— Не знаю. Возможно, немного. Все зависит от человеческого отношения. Если что-то достойно того, чтобы за него бороться, не стоит сдаваться. Нужно сделать все, чтобы победить.
— Да, вы правы. — Что-то разгоралось в душе Женевьевы.
— Именно так Норман и прожил свою жизнь, — вздохнула Августа. — Люди, которые плохо знали его, считали, что он «всего лишь один из этих поэтов», крутится и пьет в барах Квартала. Но в Нормане было нечто большее. Он работал больше, чем все, кого я когда-либо знала. Он не тратил попусту ни единого дня. Долгое время его болезнь помогала ему быть сильнее. Имело ли это смысл? Болезнь делала его сильнее, заставляя чувствовать себя более целеустремленным и стойким.
