Мария Бомон - Шоко Лад и Я
— Я знала, что в ней есть что-то странное, — мгновенно отреагировала мама. — Те сумасшедшие тоже предпочитали отвратительный «бум-бум».
Не подумайте, это вовсе не новое направление трансмузыки, гаражного рока или чего-нибудь в таком духе. «Бум-бум» — это термин, изобретенный мамой для любой более современной музыки, чем Элгар[8].
— Оставь Мэри в покое. — Мне не терпелось продолжить начатый разговор, а потом выпроводить незваную гостью из квартиры. — Давай поговорим о тебе. Что творится с папой?
Мама взглянула на меня, и ее нижняя губа задрожала. Потом она сделала глубокий вздох и сказала:
— Эми, пожалуйста, постарайся не расстраиваться, но твой отец завел интрижку.
Я рассмеялась в первый раз за… наверное, за сотню лет. Откинув голову назад, я захохотала. Просто не смогла удержаться и, как ни странно, почувствовала себя просто великолепно. Какое же огромное облегчение, особенно если учесть, что последнее время я находилась в постоянном напряжении! Сама мысль о том, будто у отца может быть интрижка, казалась нелепой…
— Эми, это не смешно, — надула губы мама и разрыдалась.
Я аккуратно подвинулась к ней, прихватив несколько бумажных салфеток.
— Прости, мама, но папа… И интрижка… Ладно, рассказывай.
— Чистая правда, — шмыгнула носом она. — У него другая… женщина.
— Откуда ты знаешь? Застала его с кем-то? Он сам рассказал?
— Нет, но твой отец ведет себя очень странно: постоянно уходит куда-то, а куда — больше не рассказывает.
— А ты не пробовала задать ему этот вопрос напрямую?
— Конечно, пробовала… Отвечает, будто занят на работе.
— Ну, возможно, все действительно так.
Отец всегда с головой в работе. Он важный человек в мире вешалок, ведь у него целая фабрика, выпускающая их тысячами. И это вовсе не те жесткие деревянные штуковины, что украдкой уносят из фешенебельных отелей (все это делают, разве нет?), а тонкие, из проволоки. Из тех, которые гнутся под слишком тяжелой верхней одеждой. Я никогда не понимала, как можно столько работать над какими-то вешалками, лишь недавно мне стало ясно: он использовал любой предлог, чтобы хоть на время уйти от мамы. Некоторые, убегая от реальности, прибегают к алкоголю, другие одержимы компьютерными играми. Находясь дома, папа надолго запирается в своем гараже. Не знаю точно, что он в это время там делает, но, судя по всему, папа орудует различными инструментами по дереву. По крайней мере, я так думаю, поскольку периодически он демонстрирует нам очередную поделку из дерева, которая… хм… лишь смутно напоминает таковую.
— Ты же знаешь отца, — продолжила я. — Возможно, он близок к научному открытию и скоро совершит революцию в мире вешалок. Новый несгибаемый вариант или что-то в этом роде.
— Дело не в работе, — настаивала мама, — он стал другим. Отстраненным. Раздражительным.
Не слишком, похоже, на папу. Отдаленный — да. Его стол фирмы «Блэк энд Декер» вполне мог оказаться космическим кораблем, уносящим его каждый день на Луну, так редко мы с Лизой общались с ним в детстве. Но никогда раньше он не был раздражительным. Это, скорее, мамина черта.
— Стоит попробовать поговорить с ним.
— Не могу, боюсь услышать ответ.
Неужели мама боится? Крайне странно.
— Хочешь, чтобы я с ним побеседовала? — предположила я.
— Вряд ли он признается тебе во всем, как ты сама думаешь?
— Возможно. Но чтобы папа завел интрижку? Сомневаюсь. Должно быть, дело в другом. Вероятно, он, как и ты, боится затронуть какую-то тему.
Кто, как не я, может уверенно утверждать это, ведь я по собственному опыту знаю, насколько небезопасно делиться чем-то с мамой.
Она посмотрела на меня влажными от слез глазами.
— Поговори с ним, милая, — сказала она тихим, печальным голосом. Раньше я не слышала ничего подобного.
— Да, конечно, — ответила я успокаивающе. Будто у меня нет своих проблем, которые нужно уладить, и самый большой секрет в мире не засел в моей голове, угрожая свести меня с ума.
Я направилась на кухню, и по дороге мне снова вспомнились слова Мэри: «Не может быть миссис Бикерстафф настолько суровой. Она твоя мать. И любит тебя без всяких условий».
Сейчас мне пришло в голову, что, может, Мэри права. Но все-таки нет, вряд ли, ведь мама действительно строгая. Но сейчас она такая ранимая и трогательная. Сегодня самое подходящее время для того, чтобы рассказать ей все. Пока она рыдает на моем диване, почему бы незаметно не перейти к собственному маленькому признанию? То есть к утверждению «Мой муж — презренный изменник» мама сможет добавить фразу: «Моя дочь — подлая нарушительница общественной морали». Звучит ужасно. Да, вероятно, я буду виновата в том, что нанесла новый удар бедной женщине, которая и без того страдает. Но ведь если у мамы все в порядке, она становится невообразимо опасной, а мне, прежде всего, нужно позаботиться о себе.
Да, точно так я и сделаю.
Я налила воду в кружки и стала тихо проговаривать про себя начало монолога.
«Мам, скорее всего ты завтра прочитаешь обо мне в «Мейл», даже если мою фамилию и не станут называть прямо. Поверь, что бы они ни утверждали, я вовсе не стремилась причинить тебе боль. Лишь хотела, чтобы ты гордилась мной…» Мне самой понравилось. Может показаться, будто я в первую очередь думаю о чувствах мамы, хотя на самом деле это вовсе не так.
Я вернулась в гостиную, поставила кружки на стол и решила броситься в омут с головой. Другого способа просто не существует: начнешь колебаться — и ты пропал. Иметь дело с мамой — все равно что долго и мучительно отрывать пластырь: лучше не обращать внимания на боль и покончить со всем как можно скорее.
— Мам, завтра ты, скорее всего, прочитаешь обо мне кое-что в «Мейл» и…
— Эта ужасная женщина! — воскликнула она, не обращая на меня внимания. — Скажи, зачем ты разрешила ей приходить сюда и курить? Квартира стала похожа на громадную пепельницу. — В руке мама держала несколько окурков, видимо, отыскала их за диванными подушками.
Боже, что на меня нашло? Как мне только могло прийти в голову рассказать ей самый большой секрет в мире, если я до смерти боюсь признаться даже в своей пагубной привычке?
Рыдающая несчастная женщина, которую я оставила несколько минут назад, уже исчезла и уступила место абсолютно другому человеку. Мама плотно сжала губы, а сузившиеся глаза-бусинки рыскали по комнате в поисках еще каких-нибудь недочетов. Она снова стала прежней мамой, и одно это уже не могло не действовать на нервы, а наблюдать столь резкую перемену было жутковато. Словно я принимала участие в шоу «Звезды в их глазах»[9], съемки которого проходят в моей собственной квартире. «Сегодня, Мэтью, я буду Эдвина Кюрри». Я не понимала, что означает новый мамин имидж. Если все задумано с целью вернуть моего блудного отца обратно на супружеское ложе (во всяком случае, так утверждала мама), Эдвину Кюрри нельзя считать хорошим выбором. Папа прятался за занавеской всякий раз, когда ее показывали по телевизору.
