Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
Пять вечеров спустя – когда Рози выкрикивает ответы на телевикторину («Белград, идиот!»), Ильди в ванной слушает концерт Римского-Корсакова, Жужи размышляет над флаконом «Опиума» («высший сорт»), который Бела Эсельбад подарил ей за спиной у жены, а Лора пытается вспомнить мамин рецепт кекса «Виктория» – раздается телефонный звонок.
На часах ровно половина девятого. Кто это может быть, если не тот аноним с вечеринки, герой необычайных Лориных грез? Фантазий, строго говоря; хотя в душе она знает – это не кто иной, как Мици Саджен. Связь с Алистером, любовная или не очень, будет раскрыта. У мужчин есть жены.
– Давайте не будем отвечать! – кричит она с кухни. Ей бы сидеть сейчас с ними, как послушной невестке, но здесь спокойней. Взор ласкают знакомые английские этикетки – «Типтри», «Твайнингс», «Тейт энд Лайл». Тихо, украдкой, Лора повторяет названия, словно отважный исследователь, который напевает государственный гимн, пока его каноэ идет ко дну.
Ее предложение игнорируют. К телефону подходит Жужи: ей чаще всего звонят. На ногах у нее махровые банные шлепанцы с надписью «Отель “Бристоль”, Баден-Баден» – подарок от миссис Добош, которая, подозревает Лора, и не думала за него платить.
Она откладывает мутовку. Сейчас они всё узнают.
– Алло, – говорит Жужи. – Ждите один момент, пожалуйста. Лора!
– Нет, правда, я…
– Иди, дорогуша.
Лора вытирает передником лоб и приближается.
– Я… – начинает она, но Рози взглядом заставляет ее замолчать.
– Одноклассник, – с улыбкой шепчет Жужи, поправляя пояс сатинетовой пондьюлы. От ткани пахнет гвоздикой, которой Жужи, или вся венгерская нация, щедро пересыпает одежду от моли.
– Просит Маринаку. Мальчик!
Лорин желудок возвращается на место. Она боком пробирается мимо серванта, кресел, книжной полки, обеденного стола и встает перед дверью в Маринину спальню. Руки испачканы в сахарной пудре – словно поражены редкой кожной болезнью.
– Милая?
Рози отводит взгляд. Жужи в солнцезащитных очках разворачивает глазированный каштан; она весь день ждала, что Лора займется ее педикюром. По Москоу-роуд с громыханием проносится автобус. Черный дрозд свистит на вишне возле подъезда. В квартире номер два все затихло.
– Марина, солнышко?
Тишина, потом еле слышный шорох: задвигается ящик комода, щелкает колпачок ручки. Марина – надо же! – слушает джаз: кажется, Чарли Мингуса, одну из отцовских кассет, хотя они давно хранятся в чулане рядом с квартирой сторожа. Бедняжка, что о ней думают в школе?
Когда выдастся свободная минутка, думает Лора, отведу ее в музыкальный магазин, куплю что-нибудь современное.
Старухи молчат по-венгерски – ждут, что Лора постучит в дверь. Вот незадача: кто бы ни проектировал их квартиру, в складах он понимал больше, чем в людях. Впрочем, и рассчитана она скорее на милую английскую пару с ребенком, чем на семейство Каройи с их бесконечным потоком гостей. Маринина спальня (по сути, коридор с выходом в ванную и туалет) напоминает удава, который переваривает овцу. Никакой частной жизни – и Марининых бабушек это, похоже, вполне устраивает. Рози, Ильди и Жужи обходят глухим молчанием вопросы секса и готовы на любые уловки, лишь бы никто не увидел их входящими в туалет, но в остальном на удивление свободно относятся к женскому телу, вместе плещутся в ванне и расхаживают по дому в нижнем белье и резиновых тапочках. Да, Марина еще подросток, но уж слишком беспощадно они отдергивают душевую занавеску, чтобы хлопнуть внучку по попке и оценить, насколько выросла грудь. Девочка и так ужасно застенчива. Каково-то ей в школе?
Лора уважает частную жизнь. Досчитает до десяти, нет, до двадцати, решает она, но тут за спиной вырастает Рози и рывком, задевая ковер, открывает дверь. На пороге, слегка зардевшись, стоит Марина.
– Почему так медленно? Тот приятный мальчик, Гай, ждет на телефоне, – объявляет Жужи с дивана, и Марина, пробежав мимо матери, прикрывает за собой дверь.
Лора топчется в гостиной, стараясь не смотреть на волнистый силуэт за стеклом. Телефонный кабель, защемленный дверью, похож на нежное щупальце морского создания. Еще недавно, пока в их жизнь не вмешалась новая школа, Лора знала о дочери почти все; это был единственный человек на свете с точно таким же, как у нее, чувством юмора. То время прошло – в жизни Марины начался долгий период абсолютной серьезности. Наверное, так и должно быть.
«Мне тебя не хватает», – думает Лора, хотя дочь стоит совсем рядом.
Чего хотел Гай Вайни? По его словам, всего лишь сказать «спасибо», но даже пятиклашка из школы для мальчиков должен знать, что такие, как он, не звонят таким, как Марина. Может, его заставила мама или подначил кто-то из друзей: Олли Сэндз, придумавший опросник про трусики, или тот мерзкий коротышка, который никогда не садится рядом с девочками под предлогом, что у них якобы водятся блохи? Даже если они сговорились, в этом нет смысла. Ведь для мальчиков Марина не существует.
В Кум-Эбби действует кастовая система, ключом к которой служат прозвища. В первую же неделю они размножились партеногенетически, как грибы, и прилипли навечно: ими пользуется вся школа. Прозвища есть у местных знаменитостей, будь ты хоть горячая штучка с диснеевскими глазами и ногами от ушей, как Мари-Клер Пантл («Панталоны») и Алекса Нэш («Пипа»), или незатейливая красотка, как Фернанда Додд («Королевна»). Прозвища есть у дурнушек, вроде «Фатимы» Брайан или бедняжки Сары Роди, известной под кличкой «Анальная Родинка».
У Марины прозвища нет.
Она пытается убедить себя, что так даже лучше. Не хватало только каждое утро, проходя по капелле, слышать от шести сотен мальчишек механический клекот, как бывает с сексапильной Джоанной «Рашпиль» Эйчисон; особенно теперь, когда Марина выяснила, что «рашпиль» означает инструмент, а следовательно, пенис. Однако, говоря откровенно, не заслужить прозвище – это катастрофа. Без него ты невидима.
Марина слышит, как старушки, готовясь ко сну, громко говорят по-венгерски, будто язык, которого она не понимает, не может ее разбудить. Теперь ее не балуют на ночь тертым яблочком и дольками апельсина. Трудно поверить, что всего год назад Марина в будние вечера валялась дома в постели, ела фрукты и писала письма подругам, словно белогвардеец в ночь перед расстрелом.
– Хоньсор фогс фелькельни ма эйель? – доносится голос Ильди.
– Охоньсор кел, – отвечает Жужи.
Марина размышляет, нельзя ли самой как-нибудь сочинить себе кличку. Никто их не обсуждает, девочкам не позволено их придумывать, но без прозвища хоть сейчас бросай школу.
Втайне она уже мечтала об этом. Некоторые так делают: Имельда Как-ее-там уехала через неделю после начала первого триместра, а в прошлом году, говорят, было еще два случая. Но как не думать о том, до чего стыдно будет вернуться в Илинг: о лицах учителей, о подругах, которые писали в альбомы и клялись в вечной дружбе и от которых ты хотела сбежать. Марина пообещала себе, что обдумает эту возможность, если мама заговорит о ней, но зря прождала, а теперь уже слишком поздно.
