Уильям Купер - Сцены провинциальной жизни
Мой старший преподаватель относился к третьей разновидности. С первого взгляда вы распознали бы в нем учителя и в то же время не решились бы отрицать, что он оставляет по себе яркий след. По-моему, столь яркое впечатление объяснялось тем его свойством, что, где бы он ни находился — в преподавательской, на уроке или каком-нибудь ином сборище, — он был твердо убежден, что он тут самый главный.
Создавая Болшоу, природа не разменивалась на мелочи. Она дала ему большое грузное тело — правда, с несоразмерно худыми конечностями и несколько сутулыми плечами. А также белобрысые волосы и голубые глаза, отнюдь не стремясь при этом изваять образец нордической красоты. Ему перевалило за пятьдесят, и волосы у него сдавали позиции повсюду, удерживая лишь последний рубеж — на верхней губе, где беспорядочно произрастали жесткие светлые усы. Во время разговора ему приходилось отдувать со рта подусники. За очками в стальной оправе прятались зоркие, хитрые глаза. И редко у кого мне доводилось слышать такой зычный, раскатистый голос.
Глядя, как торчит из пиджака его голова, а из-под усов торчат зеленоватые, неловко пригнанные вставные зубы, вы не могли отделаться от ощущения, что перед вами могучий, клыкастый морской лев. Нетрудно вообразить, как из пучины ледяных вод высовывается такая голова и, отдувая отвислые усы, бросает зычный клич собратьям львам.
Болшоу производил впечатление человека солидного и добропорядочного. При этом он был кичлив, нерадив, относительно незлобив, вельможен и склонен осуждать других с высот своей самонадеянности. Меня Болшоу осуждал с безмерной самонадеянностью, директора школы — с не меньшей. С добропорядочностью у директора все обстояло благополучно, но он от природы напрочь не умел себя поставить. У меня сносно обстояло дело с солидностью, но, по своенравию, не наблюдалось ни крупицы уважения к приличиям.
В общем, не скажешь даже, что мы с Болшоу недолюбливали друг друга. При разных профессиях мы едва ли хоть когда-нибудь повздорили бы. Просто Болшоу хотел, чтобы я вел себя как подобает учителю. Болшоу хотел, чтобы я склонился перед общепринятым. Да кто он был такой, спросите вы, чтобы требовать подобное от людей? Я вам отвечу: Болшоу.
Природа наделила Болшоу умением поставить себя, и уж он этим умением пользовался исправно. Стоило посмотреть, как он вступает в класс: величественный, торжественный, высокомерный. Это был, я повторяю, солидный, добропорядочный учитель. В то же время я вынужден засвидетельствовать, что он своих учеников никогда и ничему не учил.
Я относился к Болшоу совсем недурно. Всегда с интересом наблюдал, какие он придумывает уловки, чтобы увильнуть от работы, и был покорен его привычкой говорить о них с назидательностью несокрушимой добродетели. А потом я ценил в нем чувство юмора: он был любитель отпустить при случае зычную и, как правило, грубую шутку. Право жаль, что он добивался, чтобы меня уволили.
Проходя по аудитории, где сидел Болшоу, я норовил проскользнуть незамеченным, зная, что он страх как любит поточить со мной лясы за счет времени, когда ему положено вести урок. Сегодня меня постигла неудача. Болшоу избрал законный, проверенный способ учителей занять внимание учащихся — контрольную. Когда я проходил, он поднял голову и с клыкастой усмешкой из-под желтых усов блеснул на меня стальными очками.
Я покосился на доску с перечнем вопросов, на класс — олухи, все до единого. Болшоу неторопливо заступил мне дорогу.
— Я все более убеждаюсь, — это было его излюбленное присловье, в особенности к какому-нибудь вопиющему по кичливости высказыванию, которое он и не замедлил произнести громким полушепотом, отлично слышным в другом конце лаборатории, — что только я один и умею отвечать на заданные мною вопросы.
Мы постояли молча.
— Слыхали сегодняшнюю новость? — сказал Болшоу.
Я был несколько озадачен. У меня мелькнула было мысль, что он, может быть, узнал что-нибудь свежее о действиях Гитлера, но мы с ним не сходились во взглядах на политику, а потому избегали заводить о ней разговоры. Болшоу относился к Гитлеру одобрительно — вернее, одобрял деятельность фюрера в принципе, но в то же время считал, что сам справился бы с нею удачней.
— Симс-то у нас опять манкирует.
Я взглянул на него с интересом.
Симс был старшим преподавателем по всем естественным дисциплинам: физике, химии, биологии, а также математике — и соответственно больше получал. Болшоу, хоть и глядел директором, был всего-навсего старшим по физике. Симс был ласковый старичок, деликатный, безобидный и страдающий астмой. Болшоу не мог дождаться, когда он уйдет на пенсию.
— Я как раз говорил на той неделе директору, — сказал Болшоу, — Симс — больной человек.
Я улыбнулся про себя такому выбору выражений. Если заболел ваш друг, вы скажете: «Такой-то заболел; у него приступ астмы». Фразу «Такой-то — больной человек» вы припасете на тот случай, когда надеетесь, что судьба устранит такого-то с вашего пути, тем самым открыв перед вами возможность существенно поправить ваше благосостояние. Вслушайтесь, как звучит: возвышенно, бескорыстно.
Болшоу был властолюбец. Заполучить Симсово место значило бы для него чрезвычайно много. Для меня — тоже немало, потому что, рассуждал я, если Болшоу достанется место Симса, трудно будет помешать тому, чтобы мне досталось место Болшоу, а с ним и прибавка к жалованью. Этим ход моих рассуждений лишь начинался. Болшоу не только силен, он коварен и лукав. И у него все козыри. До сих пор я держался, размышлял я, — по крайней мере удержался на работе, — но, может быть, не столько благодаря собственной силе духа и тактическим способностям, сколько из-за полной недееспособности директора.
— Мы с женой ходили вчера его проведать. По-моему, он совершенно больной человек. — Болшоу говорил приподнято и строго, как подобает, когда ты знаешь самое страшное. — Боюсь, он уже и сам не верит, что поправится.
Я тотчас высказал уверенность, что Симс поправится.
— Астма ведь, по сути дела, — защитный недуг. Для бедного старичка это способ на время укрыться от нашей кутерьмы. Возможно, он…
— Я все больше убеждаюсь, — перебил меня Болшоу, поддав силы голосу на несколько децибел, — что основное для человека — уверенность в себе. Она воодушевляет других.
С меня было довольно.
— А у вас вон в том человеке есть уверенность? — сказал я, показывая на мальчишку, который беззастенчиво сдувал с учебника.
Класс услышал и разом притих. Болшоу оглянулся, а я — ходу и за дверь.
Через несколько минут я проходил обратно, но Болшоу, как ни странно, не сделал даже попытки перехватить меня. Подозрительно.
