Светлана Мерцалова - Запах магнолий
— Alles in Ordnung? — спросил меня один из бундесов.
— Danke. Dankeschеоn, — поблагодарил я их, но на этом мои познания в немецком иссякли.
Я крепко пожал им руки, и нас окружили тайки из ближайшего бара. Бундесы переключились на них. Одна схватила меня за руку и затащила в бар. Там она утерла мне лицо клинексом и приложила лед к носу. Я поблагодарил ее, сунув ей десятку баксов, и попросил оставить одного — зализывать раны. Она без слов исчезла…
Я сидел и накачивал себя виски, чтобы не думать о Пао, но все было с точностью до наоборот. Ни на секунду я не мог выкинуть ее из головы. Может быть, в этот момент она с другим мужчиной и сладко стонет под ним… У меня закололо сердце. Залпом опрокинул стакан виски и оглянулся по сторонам. Всех красивых уже разобрали. Какая мне разница? В темноте, да после стакана виски все будут хороши. Я поманил пальцем одну, та прискакала ко мне быстрее, чем я успел сморгнуть.
— Захвати с собой подружку, — сказал я ей.
— Выпьем что-нибудь?
— Дома.
Но у меня не встал на них, хоть они честно старались, облизывая меня с ног до головы. Здорово же я подсел на Пао!
Скинув их на пол, я захрапел.
С трудом разлепив веки, я привстал — постель подозрительно пахла мочой, а комната напоминала общественную ночлежку. На полу в каких-то тряпках как цыгане спали девчонки. У меня это не вызвало жалости, а лишь одно желание — всех послать, что я и сделал.
Мне так плохо: в желудке тяжесть, голова раскалывается и вообще — я хочу видеть Пао. Лишь она одна может меня вылечить. Я чувствую, что люблю ее все сильнее. Моя жизнь — бардак, только в ней мое спасение…
Виноватым я себя не чувствую — ведь у меня ничего не получилось. У меня даже не встал на них, а значит — я не изменял. С легким сердцем я потянулся к трубке и набрал ее номер. Плачусь, что вчера перепил, что умираю от похмелья, и если она через полчаса не появится, то… но она появляется через двадцать минут и поит меня аспирином, пивом, делает мне массаж…
* * *Последний день. Завтра улетаю домой. Мы не говорим об этом — о чем угодно, но не о моем отъезде…
С утра мы зашли в храм. Монах в оранжевой тоге окропил всех водой и даже меня, хоть я не буддист. Здесь не делают различия, одинаково относятся и к иноверцам, и буддистам. Наклеив пластинку сусального золота на Будду, я раболепно опустился на колени. Сотню раз с закрытыми глазами повторяя свое желание: вернуться скорее в эту страну, которую я уже успел полюбить: со всеми горящими сковородками, ахтунгами, драными котами…
Я просил сил у Будды, ведь дома меня ждет тяжелая работа — стереть Пао из своей памяти, а это будет трудно. Я же не компьютер, который в состоянии стереть файл без возможности восстановления.
В моей суровой и холодной стране для тебя нет места, Пао. Я не живу в своей московской жизни, а спешу. Спешу успеть на биржу, в клуб, на премьеру; не тормозя, на бегу общаюсь с предками; перепихиваюсь по-скорому с телками, поутру выставив их за дверь. Моя жизнь — это сумасшедшая гонка, но если б только знать, что ждет меня на финишной прямой?
Выйдя из храма, я посмотрел на золотого Будду, сидящего в позе лотоса. Только сегодня я заметил, что и с него слезает позолота…
Вонь на улице была особенно нестерпима. В каждом баре я пил виски, чтобы заглушить боль разлуки. Как бы я хотел, чтобы кто-нибудь набил мне морду — тогда одна боль вытеснит другую. Где мои япошки-покемоны, как были бы они кстати.
За неимением мордобоя я надирался виски в каждом баре, куда мы заходили. Потом купил жаренных кузнечиков и сожрал их целый пакет, но мой желудок не выдержал такой экзотики, и я едва успел добежать до ближайшего угла, как меня стало рвать. Пао вытирала мое лицо и рубашку, испачканные рвотой, и что-то нежное лепетала на своем языке. Во рту был мерзкий вкус горечи и желчи, а я рыдал пьяными слезами, целуя ей руки, и объяснялся в любви на русском, чего ни разу не делал на английском.
Вот такая я двуличная тварь! Люблю ее так, что скажи она — прыгни в огонь, прыгну, не задумываясь, но ни за что не скажу шлюхе, что люблю ее. Но я уверен, что Пао все поняла. Для того, чтобы понимать другого, совсем необязательно говорить на одном и том же языке…
* * *Утром я любил ее так нежно… Оттого, что продолжение невозможно, хотелось взять от любви все, что она в состоянии дать. Как преступник, приговоренный к смертной казни, или как раковый больной, который знает, что осталось жить последнюю неделю. Все молча. Что мы могли сказать друг другу? Ее лицо было мокрым, а слезы разлуки такие горькие…
Сейчас мы расстанемся, и это навсегда. Разбредемся каждый в свою жизнь: Пао — в бордель, а я в Москву, где никто меня не ждет…
Пао, сегодня я должен заплатить тебе за любовь. Но я не знаю, сколько стоит любовь. В прейскуранте были цены на все — на один трах, на ночь, на неделю, но цену на любовь они не обозначили. Наверное, она не стоит ничего или стоит очень дорого…
Я отдал ей все деньги. Она взяла их, сложив руки лодочкой, но в ее глазах не было радости. Ждала она не этого…
В последний раз я поцеловал ее соленые глаза и подтолкнул к выходу. Как ей было тяжело уходить, я видел по окаменелой спине. Мне так хотелось догнать ее и еще раз прижать, сказать что-нибудь утешительное, но что это даст? Мне стоило больших усилий не делать этого, а развернуться и зайти в терминал…
Я смотрел на ускользающий за окном Бангкок, на этот город-монстр.
С каждой секундой я все дальше и дальше от тебя, Пао. Защемило сердце и стало трудно дышать.
Я успокаиваю себя тем, что завтра ты уже с каким-нибудь Арни или Клодом и будешь любить их так же… И, может быть, завтра ты забудешь меня…
Но как скоро я смогу забыть тебя, Пао?..
С опозданием на много лет…
Часть 1
Оксана опустила окно и вдохнула свежий запах полей. Перед ней открывался пейзаж, не оскверненный ни безликими многоэтажками, ни заводскими трубами, ни рекламными щитами, что предлагают попробовать карри роллы, летать с Аэрофлотом и взять рассрочку на три года…
— Мама, а когда мы приедем? — послышалось за спиной.
— Скоро, — ответила Оксана.
— Ты всегда так говоришь, а мы все едем и едем, но никак не приедем, — Настя развернула чупа-чупс и сунула его в рот.
— М-м… клубничный, — зажмурилась она от удовольствия.
На горизонте появилась череда приземистых, словно вросших в землю под бременем лет домишек.
— Смотри! — закричала Настя, указывая пальцем. — Вон — домик бабки Ешки!
— Не кричи мне в ухо! Никаких бабок Ешек нет! — резко ответила Оксана. — Ты уже большая для такой ерунды!
