Алиса Клевер - Журавль в небе
— Я так понимаю, никакой мази! — мама взмахнула руками и раздраженно пошла к импровизированной мини-кухне, чтобы налить себе воды. Это раздражение — в нем я чувствовала себя, как рыба в воде, знала, как управляться с этим и уцепилась за него, как за спасательный круг.
— Я же говорила, что такую мазь не дадут без рецепта, мама! К тому же, ее не так просто найти. Неужели нельзя было взять с собой из больницы?
— Я забыла! — бросила мама обвинительно. — Могу я забыть? Я, между прочим, нахожусь под огромным стрессом.
— С чего это ты под стрессом, мама? Ты же и раньше делала операции, они давно уже должны были войти в привычку. И вообще, откуда у тебя такие синяки? — нахмурилась я. Сережа смотрел на меня, полный неясных подозрений, не сформулированных вопросов. Это было так дико, стоять рядом с ним и знать, что еще пять минут назад я сидела на полу, свернувшись калачиком в руках другого мужчины — такого, который одновременно и пугает меня, и делает по-настоящему живой. То, чего я никогда не испытаю рядом с Сережей.
«Порвешь со своим парнем»! Это казалось таким неважным там, наверху. А здесь? Как я должна порвать с ним? Сказать: «О, мама, я вообще не ходила в аптеку. И, кстати, нам надо расстаться, Сережа. Но ты можешь переночевать на диване, чтобы не платить за номер в другом отеле». Глупо и пошло. Кто заканчивает отношения таким образом? Впрочем, я не специалист по прекращению отношений, я никогда еще не бросала ни одного человека. До Сережи у меня не было никого серьезнее моего кота Костика, а после Сережи — оно еще не наступило. И я уже не была так уверена, что оно обязательно наступит. Может быть, это было просто временное помутнение? Я должна порвать с Сережей? Прямо сейчас? Кто это сказал?
— Тебя кто-то обидел? — спросил Сережа, и я вздрогнула, заметив, что он встает со стула. Я была уверена, что мое грехопадение заметно невооруженным глазом. И стоит Сереже подойти ближе, он все поймет окончательно.
— Я…чуть не попала под машину, — пробормотала я, не придумав ничего умнее.
— Что? — вскричали они почти хором, моя мама и мой парень, и на их лицах отразилась одинаковая обеспокоенность. Это было бы почти смешно, если бы врать не было так противно.
— Да. Какой-то кабриолет, — несла я, выдавая на гора единственный образ, возникший в голове. — Несся, как сумасшедший.
— Я думал, так только у нас в Москве бывает, — воскликнул Сережа.
— Чокнутых водителей хватает везде, — покачала головой мама. — Ты запомнила машину? Номер? Кто был за рулем? Господи, ты же могла погибнуть! Какой кошмар! Нужно немедленно что-то сделать, ты говорила с полицией? Вас кто-нибудь видел?
— Никто не видел… нас, — пробормотала я, вздрогнув от возмутительной двусмысленности этой фразы. Нас действительно никто не видел. Наша маленькая эскапада сошла нам с рук. И не то, чтобы Андре хоть капельку, хоть на миллиметр волновался об этом. Мне кажется, что, если б ему предложили взять меня в центре Лувра, прямо под Моной Лизой, он тут же согласился бы не раздумывая. Но было что-то предосудительное в том, с какой легкостью ему все удавалось. Мы вышли из кладовки как раз в тот момент, когда в коридоре никого не было, мы целовались в лифте, но этого тоже никто не видел. Я вдруг подумала — интересно, откуда Андре так хорошо знал, куда меня вести, как открыть дверь в эту кладовку. Уверена, он не в первый раз это делает. Я представила его там же с кем-то иным, с какой-нибудь другой женщиной, и впервые ощутила удар ревности. Именно не укол, а удар. Мне стало тяжело дышать.
— Нужно опросить людей. Ты уверена, что это был кабриолет? — мама бегала по комнате, заламывая руки с яркой, одной ей присущей экспрессией, за которую ее так любили зрители. Она уже видела себя на обложках журналов, явственно представляя следующие за этим интервью и фотосессии. Возможно, прямо сейчас она сожалеет, что я чуть не попала под машину «до», а не «после» ее операции.
— Мама, как же я могу спутать с чем-то машину без крыши?
— Ты что, упала, да? — обеспокоенно спросил Сережа, подобравшись ко мне совсем близко. — Ты цела, уверена, что ничего не сломала? У тебя ведь есть страховка для путешествий?
— Я понятия не имею, есть ли у меня страховка для путешествий, и — да, я уверена, что ничего не сломала. Я просто упала. А эта…мадам… она уехала. Я не запомнила номер, я даже не запомнила, на какой улице это случилось.
— Господи, ну и время пришло. На улицу страшно выйти. Эти… стритрейсеры всюду! — мама еще возмущалась, размахивая руками, но было видно, что она уже успокаивается. Я извинилась и попросила отпустить меня в душ. Больше всего мне хотелось остаться одной. Меньше всего мне сейчас хотелось устраивать сцену с расставанием. А после всей лжи, что я нагородила, это тем более было бы вряд ли возможно. Что вполне устраивало меня, малодушную.
— У тебя не кружится голова? Не делай слишком горячую воду. Мало ли, вдруг сотрясение — оно не всегда сразу выявляется. Если почувствуешь, что тошнит или кружится голова…
— Да, да, да, — я схватила мобильник и, прошмыгнув в ванную, закрыла за собой дверь. Наконец-то, маленькая лгунья. Бросив мобильник на полочку, я включила воду, подставила руки под струи и закрыла глаза. Мне нужно было подумать, что делать дальше, но все, о чем я могла думать, это о том, как Андре смотрел на меня, как целовал, прижимая к себе, как вонзался в меня, словно пытаясь раз и навсегда что-то доказать мне, но что именно — неизвестно. Интересно, это и есть любовь?
Я вздрогнула. Он желает, чтобы я «порвала со своим парнем». Что он устроит завтра, когда поймет, что я этого не сделала? Что мне сказать Сереже? Собираюсь ли я и в самом деле с ним расстаться? Смогу ли продолжать вести себя как ни в чем не бывало? По крайней мере, на последний вопрос я могла ответить определенно: нет, не смогу. Ничто не будет прежним, но я понятия не имею, из чего состоит это «новое». Он хочет, чтобы я порвала свои отношения, но это будет означать гораздо большее, чем просто расставание с Сережей.
Я скоро уезжаю. Я возвращаюсь в Россию. Возвращаюсь в Россию??? Я не могу туда не вернуться. Я не могу остаться тут, во Франции. Меня никто не просит тут оставаться. Мысли Андре не шли дальше сегодняшнего, в крайнем случае, завтрашнего вечера. Я так мало знаю о нем. Гораздо меньше, чем надо, чтобы принять решение, даже если бы мы жили в одном городе. Что дальше? Что будет с моей работой, с моей налаженной жизнью, которой я так дорожу? А так ли я ею дорожу? Я живу в Бибирево, бегаю по утрам, перевожу тексты. Я не крашу губы, не ношу сережек, не люблю платьев, презираю журналистов, которыми меня пытали с самого детства.
