Жажда, или за кого выйти замуж - Успенская-Ошанина Татьяна
— Пусти, — просит, глотая воду, не в силах сопротивляться. — Я сейчас пойду ко дню. Пусти же! Я плохо плаваю.
— Вернитесь в зону купания! Вернитесь в зону купания!
Они гуляют по парку санатория. На набережной едят шашлык. Всеволод ест жадно, с большим удовольствием. Ни жиринки на его губах не остаётся, аккуратный!
Она любуется им. Всё, что он делает, красиво. Всё, что он говорит, умно.
Катерина проросла в будущее. Она видит всё, до самой последней мелочи: новые кофточки, что дарит он ей, фигурные пуговицы на одной из них, новую просторную квартиру, мебель с современными ножками и с баром в шкафу, видит одну за другой выходящие его брошюры и книги.
Рядом с Всеволодом всё удобно и красиво.
Он купил машину и по воскресеньям возит её гулять в лес.
Он подарил ей длинный, до полу, халат, чтобы ей было тепло после ванны.
Он берёт путёвки в лучшие санатории летом и в уикенды (week end).
Всеволод любит звонить ей на работу.
— Ты соскучилась? — спрашивает он.
И его голос, как и его руки, обжигает.
Звонок — резкий, и голос — властный, Всеволод в одно мгновение переключил её с больных на себя, на отдых, на негу, растворил в своём голосе только, что такие важные для неё проблемы.
— Не задерживайся, слышишь? У нас с тобой есть занятия поважнее.
Она вспыхивает и оглядывается кругом. Ей кажется, слова Всеволода слышит каждый в ординаторской.
Уже давно в трубке частые гудки, а она всё стоит около телефона.
Наверное, десять минут ей нужно, чтобы вспомнить, чем она занималась до звонка, какую больную осматривала, какие мысли волновали её.
По два, по три раза в день он звонит ей — по два, по три раза вышибает из работы.
— Слушай, пойдём в бассейн. Ты же зав. отделением. Заведи хорошего зама, и ты — свободна! Зачем проявлять излишнее рвение?! Жизнь — одна. Поплаваем.
— Я не могу, — жалобно говорит она. — У меня больные. Никак не могу. Сегодня к тому же…
Но Всеволоду неинтересно, что у неё «сегодня к тому же», он говорит «привет!» и кладёт трубку.
Ей очень трудно противиться Всеволодову напору и стоит огромного труда сказать ему короткое, разъединяющее их слово «не могу»! А потом, до конца дня, мучиться, что он где-то один, без неё.
Когда родился Петя, Всеволод потребовал, чтобы она бросила работу, но она завела няню, а после института, до её возвращения, сидел с Петей Борька. А когда родился Артём, с ним уже сидел Петя.
Она почему-то не видит детей маленькими, они уже на ногах.
Праздники, субботы с воскресеньями проводили все вместе — ходили в кино, катались на лыжах, плавали в бассейне, ездили в санатории, играли в пинг-понг!
Она смеётся, закинув голову: счастливее её никого нет.
Их окружают умные, красивые люди — Всеволодовы приятели. За столом Всеволод держит площадку, как держит её на всех совещаниях, выступлениях по радио, во всех своих исследованиях… «Со мной произошёл случай…», «Я понял одну интересную особенность профессии репортёр…», «Я недавно смотрел фильм…», «Хотите анекдот?»… Всеволод заражал всех смехом, бездумной болтовнёй, радостью простого существования. До упаду, до полного истощения Всеволод танцевал.
А приятели хвалили его за брошюры, за книжки, за выступления, легко поддавались его безудержному веселью, но их хватало ненадолго — большинство из них были уже люди солидные, привыкли к неподвижности и быстро уставали. Несмотря на это, Всеволоду они были благодарны — несколько минут, несколько часов они жили активной жизнью, прыгали, хохотали, позабыв о своих портфелях, должностях, креслах и своём престиже.
Всеволод получил высокое назначение. Всё более важные, всё более чиновные приходили к ним люди. Всё роскошнее становились санатории, машины, её платья, бассейны и еда.
Но жадность к жизни тоже росла с каждым днём и годом.
Ты подумай, шестьдесят, семьдесят лет — ничто по сравнению с Вечностью. Я хочу прожить несколько жизней, узнать несколько профессий. Понимаешь меня? Мне интересно почувствовать себя снова мальчишкой. Пытаюсь, но никак не могу стать бездумным и от всего свободным. Я рос в войну. Голодал, мёрз. А сейчас я хочу плыть. Плыть в тепле, в безветрии. Плыть — это раствориться в Вечности, в Мировом океане. Когда я в воде вытягиваюсь рыбкой и плыву, пропитанный водой и солнцем, я приобщаюсь к вечной жизни. Ты говоришь: работа. Чего стоит твоя работа? В Вечности не нужно работать. Дерево, вода не работают, они проявляют свою суть. Истинны они, а не люди, загнанные в рабочий день.
— Что ты говоришь?! — пробовала она возражать. — Послушать тебя, мы созданы только для развлечения, для бездумного существования. Если жить, как предлагаешь ты, мы останемся без хлеба, без транспорта, без домов. Проявляй свою суть в пустом пространстве! Как ты, любящий удобства, станешь жить без машины, без электричества, без удобной квартиры, без санаториев, без еды, где станешь плавать зимой, без обслуги? Само ничего не делается. Удобства и блага для тебя создают люди. В Вечности нет цивилизации, Вечность — пустота! При чём тут вообще Вечность? Или ты допускаешь, что жить только тебе, а продетым смертным — работать на тебя, чтобы ты, особенный, жил. Скажи, так? Почему ты молчишь? Проявляй себя, живи без машины, без еды, без удобств! — повторила она. — Встань на четвереньки, стань таким, какими были наши предки. А если ты заболел, обойдись без врача. Подумай, если рядом больной человек, как я, врач, могу не помочь ему? Мне странно всё, что ты говоришь. Вечный отдых. Он может надоесть так же, как вечный день, как самое любимое пирожное. Мне нравится работать.
— Бедная! Ты пытаешься философствовать. С твоим подходом к жизни… Да ты просто ничего не понимаешь. Ты зашорена. Ты не живёшь. Ощути этот миг. Я предоставляю тебе радость и удобства. Неужели тебе не хочется взять от жизни всё, что она может тебе предложить? Тебе не хочется прожить несколько жизней?!
— Что это значит? Я, правда, не понимаю.
— Многообразие, гамма, сложность ощущений! Бери всё, хватай! Понимаешь? Нет?! — Всеволод сердился, как это она не понимает, демонстративно садился работать или читать, но не выдерживал и заговаривал снова.
Подобные разговоры повторялись часто.
И очень часто он врывался в её рабочий день.
— Брось всё, приезжай, — требовал он.
А когда она, вопреки безудержному желанию бросить больных и мчаться к нему, всё-таки не мчалась, он обижался, как ребёнок, вечером не отвечал на её вопросы о его дне, делая вид, что вопросов не слышит, уходил с сыновьями пройтись, оставляя её одну в пустой квартире, слушал громкие передачи по телевизору в её комнате, отворачивался от неё демонстративно ночью, разговаривал с ней сквозь зубы.
Но наступало утро, и он забывал про свои обиды. Утро часто начиналось с возгласа:
— Смотри, голубое небо! Значит, будет солнце. Поедем сегодня кататься на лыжах. Нужно тренироваться. Нас ждёт Бакуриани. А может, в этом году поедем на Домбай? Я Артёмке скоро принесу такие лыжи! Договорился. Час тренировки — целый день будешь бодрым. Ну опоздаешь немного на свою работу, она от тебя не убежит. И дети пусть опоздают в школу.
И, хотя Катерина на лыжах с ним не ехала и уходила на работу, а детей отправляла в школу и в детсад, целый день в ней жило ощущение праздника: какой яркий и прекрасный день, как она любит Всеволода! Он раскрасил будни, научил её видеть солнце и небо, снег и лыжню, научил её потягиваться и беспричинно смеяться, внес в будни особый смысл. Она поняла, она согласна: каждая минута жизни — целая жизнь. Не пропустить её!
Своё новое ощущение минуты она распространила и на работу. Осматриваешь больных живёшь. В пересечении с чужой судьбой — тоже Вечность. Вечность — это не только прах живших когда-то под твоей квартирой людей, вода, дерево, свет, но и души тех, кто сегодня рядом с тобой.
