Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира
Песню про дикие степи Забайкалья, по которым бродяга тащился, судьбу проклиная, очень любил папа. Его предки были родом как раз оттуда, из Даурии, и он, с его вечным интересом ко всему этнографическому, много знал забайкальских песен, не только эту, самую известную. Когда Мадина была маленькая, у нее сердце замирало от слов: «Пред ним простирался Байкал», хотя она и до сих пор не объяснила бы, что такого особенного было в этих словах.
— К тому же я здесь рядом живу, — добавил ее спутник. — Прямо возле Нескучного сада. Кстати, — вдруг предложил он, — если вам не холодно, можем через него и пройти.
— Мне не холодно, — сказала Мадина. — Но сад же на ночь закрыт, наверное.
— Ну, в любом заборе всегда найдется дырка, — улыбнулся он. — Да, вот это правильно будет: мы с вами по саду погуляем, а потом я вас обратно провожу. А то что-то я странное ляпнул — чтобы вы меня проводили. Меня зовут Альгердас.
— Красивое имя.
— Обычно все переспрашивают: «Как-как?»
— Я не переспрашиваю, — улыбнулась она. — Потому что меня саму вечно переспрашивают. Меня Мадина зовут.
— Ух ты! — восхитился он. — Никогда такого имени не слышал.
Туман, который клубился в его глазах, когда он разглядывал альбом, уже совершенно развеялся. Теперь глаза у него были ясные, и прямота его взгляда была от этого особенно заметна.
— Я и сама не слышала, — сказала Мадина. — Даже не знаю, чье оно. Какое-то восточное. А у вас литовское.
— Ну да, — кивнул он. — Довольно смешная традиция, давать сыновьям литовские имена.
— Что смешного? — удивилась Мадина.
— То, что последним литовцем в роду был мой прапрадед. Он что-то еще не до революции даже, а до Первой мировой войны из Вильно в Москву перебрался. Женился на дочке московского профессора и застрял здесь навек. Но впоследствии выяснилась такая интересная особенность биографии, что первенцами в семье всегда оказывались сыновья. И, конечно, вся родня говорила: ну как при фамилии Будинас назвать мальчика Васей? Глупо будет звучать. Назовем уж Эймантас. Или Гедиминас. Или Альгердас вот. Так оно сто лет и тянется.
— Все равно красиво, — сказала Мадина. — А сокращенно как будет?
Она тут же смутилась чуть не до слез. Какое ей дело, как звучит его имя сокращенно? Он теперь подумает, что она не собирается ограничивать знакомство с ним вот этой вот вечерней прогулкой! А он ведь ей никакого продолжения не делал.
— Сокращенно как хотят, так и называют, — сказал он. — Гердом, например. Кому что в голову взбредет.
Глава 5
В решетке Нескучного сада обнаружился выломанный прут. Альгердас отодвинул его и, забравшись в сад, помог проскользнуть в проем и Мадине. Ощущение нереальности происходящего не оставляло ее. Пустынный сад, залитые фонарным и лунным светом аллеи, белые от этого света полуоблетевшие деревья, светлые даже в темноте глаза Альгердаса, тепло его руки, держащей ее за руку, когда она пробиралась сквозь проем в решетке… Все это и создавало ощущение нереальности. Но вместе с тем — такое же отчетливое ощущение простоты и счастья. Мира, в котором она жила до сих пор, больше не существовало. Нет, он не исчез, но вот именно заполнился счастьем. И в этой непривычной, необычной, невиданной его наполненности она плыла, как в прозрачной воде.
— А про какой фестиваль вы говорили? — спросила Мадина.
Ей показалось, что если она помолчит еще минуту, то не выдержит и непонятно отчего заплачет. И еще ей очень хотелось услышать его голос. Ей все время хотелось его слышать.
— Про анимационный, — ответил Альгердас. У Мадины сердце дрогнуло от его голоса точно так же, как от слов старой забайкальской песни. — Этот фестиваль каждый год проводят. Сажают человек сто киношников на теплоход и везут по реке. В этом году мы по Волге плыли. От Москвы до Ярославля, Рыбинска, ну и так далее.
В первые мгновения, когда он начал говорить, Мадина не понимала смысла его слов, только вслушивалась в его голос. Но интонации его голоса были так просты и ясны, что она успокоилась и слова стала понимать тоже.
— Хорошо как! — сказала она. — Плыть и плыть по реке… Лучше, чем в гостинице жить и ходить на заседания.
— Может, и лучше. Но главным образом просто дешевле, — объяснил Альгердас. — Такую ораву в гостинице поселить — это сколько ж денег нужно? А корабль раз, снял — и плыви себе. И слушай, смотри, чего умные люди за год навыдумывали. Все равно деваться некуда. Как с подводной лодки. Тем более народ не скучный. Один раз заштормило что-то, — вспомнил он. — Мы со стульев все попадали. И дальше уже в упоре лежа разговаривали. Никто и внимания не обратил, по-моему.
Мадина вспомнила, как он сидел на корточках под подоконником, рассматривая альбом, и мысленно согласилась: конечно, если все на том корабле были такие, как он, то никто не заметил, что разговор продолжается в упоре лежа. Альгердас был из каких-то таких людей, которых она прежде не знала.
За разговором с ним она не заметила, как они вышли на широкую аллею и оказались прямо перед трехэтажным, с арочными окнами дворцом. Он был ярко освещен, и от этого становилась особенно отчетливой простота его классических линий.
— Красиво как! — сказала Мадина.
— А вы здесь что, никогда не были? — удивился Альгердас.
— Я же не в Москве живу, — извиняющимся тоном объяснила она.
Конечно, если бы она жила в Москве, было бы странно ни разу не побывать в Нескучном саду. Да и вообще это было странно: все-таки она приезжала в Москву не так уж редко и бывала во всех ее местах, которые принято называть достопримечательностями. Но в них во всех она бывала одна. А ведь одно дело пойти в одиночестве в Третьяковку, и совсем другое — предпринять какую-нибудь одинокую прогулку по улице, пусть даже и по историческому саду. Гулять одной — от этого все-таки становится не по себе. Потому в Нескучном саду Мадина никогда не была.
Они обошли дворец и двинулись в глубь сада — туда, где аллеи превращались в неширокие тропинки между деревьями.
— Я как раз в этот приезд собиралась сюда пойти, — поспешно соврала Мадина. — Думала, может, завтра успею.
— Вот и успели, — сказал Альгердас. — Теперь уже завтра. Первый час ночи.
— Где вы увидели?
Мадина завертела головой и заметила большие смешные часы, украшенные двумя сердечками. Часы показывали без пяти шесть.
— Не на этих, — проследив за ее взглядом, улыбнулся Альгердас. — Там возле дворца другие были. А эти часы так, для влюбленных повесили. На них всегда без пяти шесть. Получается, что на свидание никто никогда не опаздывает. Такой приятный самообман. А вы замерзли, — вдруг заметил он.
