Год порно - Мамаев-Найлз Илья

Это моя любимая, сказал он.

Марк даже не достал ее посмотреть. Генри помялся у двери, потом махнул рукой и ушел.

Марк увидел картину только вечером. На ней была изображена девушка с сигаретой, смотрящая куда-то вдаль. Она была прекрасна. Никто бы ни за что не признал в ней однорукую женщину Генри.

Как-то вечером пришел Игорь. Событие неожиданное, потому что тот пил кофе только по утрам перед работой. Он иногда порядочно подбешивал Марка своим графиком, ведь никто больше так рано не приходил и можно было спокойно читать или спать на морозильнике. Но сегодня Игорь заехал вечером, и было интересно, что у человека могло случиться, что он изменил привычке.

Что читаешь? — сказал Игорь вместо приветствия.

Марк положил книгу обратно на стол. Видимо, кто-то ее сегодня забыл. Ведь Марк не помнил, чтобы у них лежала книга Чавайна. Он, в общем-то, даже не знал, что Чавайн был писателем, хотя и ходил мимо его памятника каждый день.

Ничего. Кто-то просто оставил.

Забывашка, значит.

Игорь улыбался, пока ждал свой заказ, переминался с ноги на ногу и, если Марку не показалось, даже что-то напевал. От непонятной радости у него изменился голос — сделался более звонким, пацанским. Ее, этой радости, было так много, что Игорь и сам хотел ею поделиться. Взяв кофе, он не пошел, как обычно, к машине, а закурил на крыльце.

Что куришь? — спросил Игорь, когда Марк к нему присоединился.

«Мальборо» красный. А вы?

«Бонд компакт».

С армии их не курил.

Игорь спросил, где служил Марк, и Марк рассказал.

А вы служили?

Афган прошел.

Игорь улыбнулся, уставился вниз и затянулся.

В Москву вот как раз еду с сослуживцами встретиться. Десять лет не виделись.

Слушайте, а как там было? В Афганистане. Нормально, что я спрашиваю?

Да как — война, сказал Игорь и рассмеялся. Страшно, конечно.

Он докурил, но вместо того чтобы уйти, достал вторую сигарету. Во время службы Игорь доставлял в части провизию. Как такового боевого опыта у него не было, но однажды их экипаж попал в засаду, и его напарник погиб. Игорь рассказывал об этом тихо, почти шепотом, и все это время на его лице держалась улыбка, от которой Марка пробирал холод.

А палец? — сказал Марк.

Че палец?

Там же, в Афгане потеряли?

Игорь рассмеялся и покачал головой. Это ему дочка в детстве случайно заехала, когда они играли. Кость зашла в кость, раздробило, и, значит, пришлось резать.

Игорь приложил сигарету к губам, постарался затянуться, но огонь уже погас. Достал зажигалку, поджег снова.

Он рассказал, как трудно было найти сослуживцев, — их раскидало по всей стране, осталось только несколько телефонных номеров. Как-то по телефонам и собрали, кто еще жив. Игорь глубоко вдохнул и улыбнулся. Он выглядел счастливым и молодым. Марк хотел ему об этом сказать, но постеснялся. Вместо этого предложил завести страницы в соцсетях. Наверняка там кто-то уже есть из его товарищей. Игорь отнекивался, но Марк убедил его попробовать. Потом помог зарегистрироваться и добавил в друзья.

Когда Игорь уехал, Марк зашел обратно и сел на диванчик. Книга лежала прямо перед ним, он взял ее и покрутил в руках. На шершавой тканевой обложке было написано «Элнет». Марк не знал, что это значит. Текст был на русском. Марк попробовал было почитать, но ощутил какое-то отторжение с первых строк, поэтому закрыл и отложил в сторону.

Вместо этого он загуглил биографию Чавайна и просидел с полчаса, переходя с одной страницы на другую. Даже пробежался по отсканированным докладам какой-то конференции о марийской литературе. Оказывается, Чавайн написал первое стихотворение на марийском языке — «Ото», то есть «Роща». И вышел из компартии, чтобы не брать в руки оружие. Его, как и многих других, расстреляли по делу о национализме. Марк совсем ничего из этого не знал.

Ему вдруг пришла в голову одна мысль, и он обдумывал ее все время до конца смены. Он уже и помыл полы, и собрал мусор, а все не мог решиться. И только когда надел куртку и выключил свет, подошел в темноте к столику, взял книжку и сунул ее себе в рюкзак.

Он только много позже узнал, что книгу в кофейне оставила мама.

С того дня он стал иногда курить перед работой не на крыльце кофейни, а чуть дальше, возле памятника. С каждым разом тот все больше его возмущал. У монумента были мощные плечи и торс, широкие советские скулы и русский разрез глаз. От Чавайна остались только тонкие усы, почти незаметные на каменном теле. Даже год смерти изначально выгравировали другой. Иначе тогда объясняли и причину его смерти.

Это как актеры порно, говорил Марк одному посетителю позже. С их идеальными телами, каких в реальной жизни нет.

Разве это плохо? Ну, изобразили его лучше, чем на самом деле. Не наоборот же.

Не лучше, а по-другому, сказал Марк.

Часть 2

Леся сама всех убеждала, что по собственному желанию занялась сексом на стройке с тремя парнями. То же самое она доказывала и Марку, когда они наконец впервые смогли поговорить о произошедшем.

Она взяла из шкафа скомканную футболку и кинула на диван. Потом черные кружевные трусы и лифчик, которые Марк раньше тайком трогал и нюхал. Следом полетели штаны, рубашки, носки. Джинсы с заправленным ремнем сбили часть горки одежды на пол, но Леся не стала поднимать. Она избегала смотреть на Марка, а это все, чего он хотел. Ему казалось, загляни он ей в глаза — и тут же все узнает и ему станет легче. Но Леся стояла к нему либо спиной, либо боком.

Ты можешь мне рассказать, сказал он.

Ты и так уже все знаешь.

И это было правдой. Они с Лесей глупо поссорились из-за чего-то, чего он уже даже не помнил. Наговорили друг другу всякого, что в тот момент казалось правдой-маткой, а на самом деле было обычной жестокостью, которой они резали друг друга, сами не зная зачем. Леся пошла с подругами в клуб, то ли назло Марку, то ли просто отдохнуть. И осталась там после того, как подруги ушли, а вместо них подсели отбитые парни из школы, которые учились на класс старше. Они споили ее и отвезли на стройку. Марк знал все это с их слов, но хотел, чтобы Леся сама рассказала. Даже нет: он хотел, чтобы она рассказала что-то другое. Чтобы эта история была просто байкой. Но Леся молчала.

Она приравнивала его к другим, и это было больнее всего. Он попытался найти слова, которые восстановили бы доверие между ними, но вместо этого Марк с Лесей начали кричать и ссориться. И тогда она повернулась к нему, и внутри него что-то хрустнуло. Ее кофта сползла с плеча, обнажив выпирающую ключицу. Некогда облегающая одежда теперь свободно колыхалась из стороны в сторону, когда Леся размахивала руками. У нее выпирали сухожилия, глаза провалились.

Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?

Марк уже ничего не хотел — он все увидел и понял. Но Леся говорила и говорила, а потом заплакала. Он обнял ее. Она пробормотала что-то еще, уткнулась ему в грудь и просто стояла, иногда вздрагивая и всхлипывая. В школе ее теперь называли дырявой. Сначала это слово вызывало у Марка ассоциации с дыркой на джинсах между ног или с порванной игрушкой, из которой торчит наполнитель. Теперь же он ощущал ямку под ребрами Леси. Он нажимал на нее пальцами, кожа легко поддавалась давлению, и казалось, можно было вытянуть всю руку и так ни во что и не упереться.

Он приходил к ней чуть ли не каждый день, и они так много смеялись, что Леся быстро уставала и, хоть никогда и не говорила этого вслух, хотела, чтобы Марк ушел. Он уходил, а потом возвращался. Приносил ей фрукты и фитнес-батончики. Не отрывая взгляда от Марка, она понемногу ела, глубоко вдыхала и глотала воду, чтобы подавить тошноту.

Она была еще слаба, когда Марк отпросил ее у родителей и отвез на озеро. Они взяли у знакомых лодку. Было тепло. Пахло тиной. Греб по большей части Марк. Иногда Леся забирала у него весла и тоже гребла, пока хватало сил. Сверху озеро казалось зеленым, но, когда оно стекало ручьями с весел, становилось прозрачным и блестящим.