Мария Бомон - Шоко Лад и Я
— Странно, не правда ли? — сказала Лиза.
Я взяла газету и начала разглядывать фотопортрет. «Странно» не совсем подходящее слово. Возможно, это фото составлено каким-нибудь экспертом на основании деталей, данных ему (предположительно) Джейкобсоном, но она — это я. У нее мои волосы, мой нос и даже родинка на правой щеке, слишком большая, чтобы назвать ее моей изюминкой. И кое-что еще. В фотографии неуловимо присутствовало что-то, свойственное любому фотопортрету, когда-либо виденному вами. Назовите это злом. Всякий, кто посмотрит на этот снимок, непременно подумает: «Виновна». «Мейл» не могла бы изобразить меня более зловещей, даже пририсовав трехдневную щетину и шрам во всю щеку. Рядом со мной обесцвеченная перекисью Мира Хиндли казалась лучшей сиделкой года.
— Эми, не волнуйся, — попыталась успокоить меня Лиза. — Это не настоящая ты. Они подделали фотографию.
Я была не в состоянии ответить, но, несмотря на хаос в голове и желудке, одна мысль стала предельно ясной: чего бы это ни стоило, каковы бы ни были последствия, нужно во всем признаться. Сегодня же.
— Я просто обязана рассказать им, Лиза, — прошептала я.
— Знаю, однако давай на минутку сменим тему, — продолжила она с легкостью, но ее голос не мог звучать более натянуто даже под дулом пистолета. — Поговорим обо мне и Дэне.
— О ком? — спросила я удивленно.
— О моем бойфренде, который уж точно не входит в «Триаду».
— Боже, извини, Лиза, я была абсолютно…
— Занята? Все в порядке. У тебя такое часто бывает.
— Дэн, — повторила я. — И что же происходит?
— Настоящая катастрофа, черт возьми!
— Что за настоящая катастрофа? — перебил ее отец с набитым имбирным печеньем ртом.
— Ничего особенного, — инстинктивно ответила Лиза.
— Хорошо… Хорошо. «Ничего особенного» я еще как-нибудь переживу, — сказал отец, усаживаясь в кресло. — Ты не могла бы выключить этот бред? Проклятая женщина действует мне на нервы.
Лиза вырубила телевизор и в изумлении уставилась на меня. Я прекрасно знала, о чем подумала сестра. «Слабое звено» — любимая передача мамы. В основном из-за ее консервативных воззрений. Маму восхищает пропаганда того, что выживает сильнейший, а для неудачников не должно быть никакой подстраховки. Скорее всего она тайно полагает, будто Государственная служба здравоохранения должна так же бесцеремонно обращаться с окружающими. Медсестре Робинсон следует говорить недостойным пациентам, страдающим от болезни почек: «Вы слабое звено. Прощайте», — прежде чем избавляться от них с помощью люка в полу. Я всегда полагала, что и папа любит это телевизионное шоу, ведь он всегда присоединялся к маме при просмотре. Не пропускал даже начальные титры и всегда требовал, чтобы никто не шумел. Однако теперь «проклятая Энн Робинсон действует ему на нервы». Что же изменилось? Мне захотелось посмотреть на него и понять, в чем тут дело, но я не осмелилась, а вместо этого уставилась на свои туфли.
— Мне действительно очень, очень жаль, — пробормотала я своему отражению в туфлях.
— Ты о чем?
— Мне… нам жаль. Ты же понимаешь. Мы подумали…
— Твоя сестра уже рассказала мне, — ответил он. — И что нашло на вас? Как вы могли вообразить, будто у меня роман?
— Вообще-то это мама, — ответила я. — Она… э-э-э… беспокоилась за тебя.
— Почему меня совсем не удивляет этот факт? — сказал он устало и тихо, казалось, его реплика не предназначалась для чужих ушей.
— Мне неловко и из-за мамы, — сказала я. — Ну, ты понимаешь, она оказалась в такой передряге и вообще…
— Хочешь сказать, ты вложила ей баллончик в руку и приказала сделать ту надпись?
— Нет, но…
— Так к чему извинения? Твоя мама сделала то, что сделала, абсолютно по своей инициативе.
Его слова показались мне просто поразительными. Почему он не обвиняет меня? Забыл, по каким правилам живет наша семья? Если он не переложит вину, мама и его убьет за компанию.
— Можешь ответить мне на один простой вопрос, Эми? — продолжил он. — Учитывая моральную неустойчивость мамы в последнее время, зачем ты придумала, что твой друг — гей? Я всегда думал, из вас двоих ты самая разумная. На тебя не похоже. Никогда не знал, что ты будешь изо всех сил лупить спящую собаку по ребрам.
Что я могу сказать на это? «Папа, это был отвлекающий маневр. Иначе бы мама узнала, что я попираю общественную мораль своими сенсационно-откровенными книгами»? Вообще-то нужно было бы ответить именно так, но я не могу. Пока.
Впрочем, папа и не ждал моего ответа. Он уже продолжал говорить дальше:
— Не пойми превратно, ведь не моего ума дело, что представляет собой твой друг. Он может служить епископом в городе Лимерике в Ирландии и носить юбки с рюшами под сутаной, мне абсолютно все равно…
Что происходит? Папа говорит как истинный либерал, а это опасный признак.
— Если хотите знать мое мнение, я всегда считал: служение Богу — абсолютно естественный для гомосексуалиста карьерный выбор…
Подождите. Я сейчас вспомнила первый отчет, который Лиза получила от Коли на Маунта. Отца выследили в бутербродной с «Гардиан» подмышкой. Тогда я пошутила на этот счет, но теперь все стало абсолютно ясно. Нам был подан знак.
— Что еще им остается делать, раз никто не требует от них придерживаться условностей и жениться? Кстати, возьмем Иисуса.
— И что же? — спросила я, теперь уже не на шутку занервничав. Альтернативные взгляды на сына Господа под крышей маминого дома были запрещены.
— Вспомним всех его учеников. К тому же он не слишком искал общества женщин, верно? А если просто предположить, что он был геем? Ведь тогда все его чудесные проповеди о терпимости и любви к соседу предстанут в абсолютно новом свете. Нет, полагаю, сейчас развелось слишком много глупых, отвратительных предубеждений относительно таких людей, как твой друг. А я говорю, позволим ему жить, как он хочет, и пожелаем парню удачи. В реакции вашей мамы меня особенно расстроила одна вещь.
Я бросила взгляд на Лизу. Интересно, она находится в таком же замешательстве?
— Она беспокоится лишь о том, чтобы не потерять членство в своей партии, — продолжил отец. — А вот я не могу смириться с тем, что она способна на такой жестокий поступок, полный ненависти, и собираюсь высказать ей все, как только она полностью оправится.
Собирается высказать все маме? Он действительно намерен озвучить свое мнение, хотя прекрасно знает, что маме оно не понравится? И этот мужчина уверял свою жену, будто овощи, варившиеся больше сорока пяти минут и ставшие настоящим безобразием, — его любимое блюдо, хотя по сдавленным звукам во время еды было понятно — это абсолютно не так? Просто не могу поверить в услышанное. Но, наверное, он все-таки скажет обо всем. В конце концов, папа же уже признался, что проклятая Энн Робинсон действует ему на нервы, а по маминой шкале ценностей это даже немного хуже предположения о гомосексуализме Иисуса.
