Ирина Мельникова - Дрянь такая!
— Да, всего одна тонкая папочка! Всего одна! — сказал он вкрадчиво. — Скажи, где ты ее прячешь, и я навсегда уеду из города. — Он щелкнул предохранителем. — Ну же!
И тут я метнула тесак в него. Точно так же, как в детстве, когда представляла себя индейской скво, метавшей томагавк в жалких бледнолицых собак. Я услышала хруст, это нож вошел Климу в грудь, и он, вскрикнув, повалился на ступени. Но я уже не видела, что сотворило мое орудие возмездия. Я бросилась к Римминому крыльцу, и тотчас попала в чьи-то руки. От ворот и от дома тоже бежали какие-то люди…
Я закричала дурным голосом, и вдруг поняла, что передо мной Суворов. Он прижал меня к себе. А я плакала и причитала:
— Я убила его! Убила!
— Не сдохнет! — сказал кто-то рядом. — Но бегать на свободе еще долго не будет! И я узнала голос Хрусталева.
Я отстранилась и посмотрела на Сашу.
— И все-таки ты с ними?
— Нет, он с вами, — подал голос Хрусталев, — но о —очень инициативный товарищ!
Глава 27
Позавчера похоронили Сережу, и я вот уже вторую ночь провожу возле окна. Суворова с момента нашего объяснения я видела только однажды. На кладбище. Он стоял рядом с Генеральным, и поверх его головы смотрел на меня. В строгом черном костюме, в белоснежной сорочке и при галстуке он показался мне чужим и неприступным. И только этот взгляд, растерянный и виноватый, сказал мне, что я ошибаюсь… Просто я видела сейчас Суворова настоящего, а не того, к которому привыкла, с которым мне было легко, и что скрывать, необыкновенно хорошо…
Но он не появился ни после похорон, ни вчера… Я понимала, что он сейчас крайне занят, делала скидку на его тактичность, на желание дать мне время успокоиться… И все-таки мне было плохо. Более всего я боялась, что он уедет, не попрощавшись. И, судя по всему, дело шло к этому.
Что же касается событий, которые случились за эту неделю… Странно, но я чувствовала себя совершенно спокойной. Только осталась в душе тягучая боль оттого, что теперь я никогда не увижу Сережу. Сейчас даже его измена не казалась мне трагедией. Некого больше было ревновать, и не к кому. А маленький результат этой связи посапывал сейчас в детской, и я ни секунды не сожалела, о том, что забрала ребенка. Дениска оказался славным мальчонкой. Таня и Миша перестали дуться, и сегодня я видела, как Таня подошла к кроватке и долго рассматривала спящего малыша. Затем осторожно коснулась его щечки пальцем, и, заметив мой взгляд, виновато улыбнулась:
— На Мишу похож, правда?
— На папу, — сказала я тихо, и обняла ее. — Не обижайся. Он маленький, и все-таки твой братик. Как мы будем жить, если откажемся от него?
Таня уткнулась мне в грудь носом и прошептала:
— Я уже большая. Я привыкну…
Миша к кроватке не подходил, но достал из подвала Танин еще манеж, отмыл его и занес в дом, буркнув при этом:
— Там целая коробка Танькиных игрушек, может, принести?
— Нет, Миша, — мягко сказала я. — Они старые и грязные. Мы купим Денису новые.
Я понимала, что нужно время, чтобы все встало на свои места. И дети примут своего брата точно так же, как его приняли мы с Риммой. По-другому я стала относиться и к доктору. У меня исчезли сомнения в его намерениях. Да, он был на семь лет младше Риммы, но, думаю, никто и никогда не окружал ее таким вниманием и заботой, как этот русобородый богатырь. Сегодня я наблюдала за ними из окна. Римма прямо-таки светилась от счастья. Утром доктор сделал ей предложение, и через три дня они укатят за границу, на какой-то австрийский курорт с очень длинным и практически непроизносимым названием.
По этому случаю, мы объяснились с ним в беседке. Ромашов, правда, был немного смущен. Но и я была хороша, допрашивала его с пристрастием, и, не щадя его самолюбия, задавала весьма щекотливые вопросы. Но он отвечал на мои вопросы тоже прямо, ничуть не скрывая, что поначалу Римма его заинтересовала, как пациентка, и только потом, как человек и женщина.
Но, самое главное, что я от него услышала: у Риммы действительно есть шанс встать на ноги. Не скоро, через полгода, через год, но уже есть положительные сдвиги в лечении, и, как уверил меня Ромашов, его методика произведет революцию в медицине. При этом он сыпал мудреными терминами, переходил на латынь, и хотя я ровно ничего не понимала в его объяснениях, на душе полегчало. Глаза у доктора были хорошие, и он никогда не отводил взгляд в сторону…
Миша оставался со мной, но я этому не сопротивлялась. Он перешел в одиннадцатый класс, и негоже срывать ребенка с места, когда впереди выпускные экзамены. Да и Римме будет легче. Она знает, что Миша мне, как родной, и будет мне первым помощником в доме. Всегда приглядит за сестрой, и если потребуется, научит ее уму-разуму.
Мы учились жить без Сережи. Пока это плохо получалось, но я знала, что все образуется. Жизнь возьмет свое, все останется в воспоминаниях, у которых есть свойство ставить барьер на пути грустных мыслей и подавленного настроения.
— Все будет хорошо! — успокаивала я своих близких. И сама заставляла себя в это верить. Единственное, что я не могла себя заставить, так это видеть крыльцо, на котором я чуть не прикончила Клима Ворошилова. Я преодолевала его бегом, каждый раз чувствуя, как мурашки разбегаются по телу. Меня трясло мелкой дрожью, когда я вспоминала события той ночи. И даже сейчас, я сидела таким образом, чтобы крыльцо находилось у меня за спиной.
Хрусталев сообщил мне, что Ворошилов легко отделался. Тесак повредил ему ребро, но бросок был не настолько силен, чтобы отправить его в могилевскую губернию. Теперь Клим находился в больнице, но это не освободило его от визитов следователя прокуратуры. Конечно, майор не большой любитель вдаваться в подробности, но признался, что я помогла задержать крупного хищника, за которым давно и безуспешно охотился Интерпол.
Римма абсолютно спокойно пережила превращение своего издателя в международного бандита. Сказала только, что, несмотря на его криминальные «подвиги», она ему благодарна за Ромашова, и даже попробовала передать ему в больницу пакет с фруктами. Правда, Хрусталев не позволил. Он был очень неуступчивым, этот майор. И хотя он оставил меня в покое, я предполагала, что мне еще предстоят встречи со следователем прокуратуры. Правда, из-за похорон меня не трогали, и я радовалась временной передышке, хотя понимала, долго так продолжаться не будет…
И как бы то не было, я раз за разом вспоминала последний разговор с Суворовым. Я, и сама, без Хрусталева, догадывалась, что он не из милиции. Но пока милиционеры возились с Ворошиловым (а он и впрямь оказался крепким орешком), а после Хрусталев допрашивал меня, ведь все-таки было покушение на убийство, хотя и в пределах необходимой самообороны, Суворов, я знала, все время находился рядом, за стеной гостиной. Он сидел на кухне и курил сигарету за сигаретой. И когда все закончилось, когда милиция, наконец, покинула наш дом, я прошла к нему на кухню, и увидела на столе полную пепельницу окурков.
