Сюзан Кубелка - Парижские ночи Офелии
– Дорогая, мы победили!
– Поздравляю! Это точно?
– Абсолютно. Это был настоящий обвал! – На заднем фоне я слышу смех, гул голосов, пение. Тарахтят телексы, звонят телефоны, очевидно, в разгаре большой сабантуй.
– Ты где? – спрашиваю я. Время уже за полночь.
– У нас. В штаб-квартире нашей партии.
– Устал?
– Нет, вовсе нет. Счастлив. Но следующие три недели я не смогу вырваться. Может, ты приедешь навестить меня? Еще обсудим это. Когда ты возвращаешься в Канаду?
– Пятнадцатого октября.
– Тогда мы еще точно увидимся. Я в начале октября приеду в Париж. В качестве министра. Не могу долго говорить. Слышишь, что здесь творится? Хотел только проинформировать тебя. Я о тебе много думаю, ты принесла мне счастье.
Я кладу трубку и вижу перед собой его лицо: крупный прямой нос, прямые брови, капризный рот, мерцающие золотом глаза, слабый подбородок. На нем, конечно, опять потрясающий костюм. И красная шелковая жилетка. И длинный белый шелковый шарф. Вдруг он опять становится близким мне. Он дорог мне, и я рада за него. Вуаля! Один из нас добился того, чего хотел. Надеюсь, теперь моя очередь.
Всю неделю я работаю как одержимая. Ставлю будильник на девять, в десять уже сижу за машинкой. За два дня книга готова. Я тут же начинаю переводить ее на французский. То есть я уже начала это до своего отъезда в Лондон. Около ста страниц сделаны, и работа бойко идет дальше. Иногда до четырех утра.
Самое тяжелое позади. Мне не надо больше гадать, что хотела сказать Нелли, нет, в качестве оригинала у меня мой четкий, ясный, понятный английский вариант. Со своего второго родного языка я перевожу на первый, и это сплошное удовольствие.
В воскресенье вечером я на двухсотой странице. Почти у финиша. Отлично! В понедельник я как следует высыпаюсь, потом иду к Жанне на улицу Ласепед и прихорашиваюсь для Проспера.
– У вас когда-нибудь был черный друг? – спрашиваю я сквозь облако пара. И когда она кивает: – Ну и как?
– В постели хорош, а так паршиво.
– Почему паршиво? – не унимаюсь я.
– Слишком заносчивый, – говорит Жанна, промокая мои щеки, – лентяй высшей марки, как большинство африканцев. Те, что приезжают в Париж, сплошь сыновья вождей. Я принц! Вечная отговорка. Я это не могу делать, это женская работа. В начале он даже требовал, чтобы на улице я шла, отступив от него на два шага.
– Вы это сделали? Жанна смеется.
– Ни разу! Я его вышвырнула вон. Через два месяца. Это значит, не только его, а еще трех его родственников и одного друга. Дело, видите ли, в том, что въезжает один, а с каждой неделей их становится все больше. А почему вы спрашиваете? Влюбились в черного?
– Так, отчасти. Но он американец, у них больше уважения к женщине. К тому же его мать белая.
– Желаю счастья, – говорит Жанна. – Поздравляю! Дома я мою волосы с хной (сверху и снизу). А во вторник днем встречаю Проспера в аэропорту. Когда я его вижу, у меня подкашиваются коленки. Он так красив, что это невозможно вынести.
– Привет, крошка! – Он улыбается мне с высоты своего роста, раскрывает объятия и прижимает меня к себе. Мощный смуглый исполин и хрупкая белая женщина. Люди на нас заглядываются. Но нам все равно. Мы целуемся в такси весь длинный путь до Парижа. Дома сразу запрыгиваем в мою широкую, мягкую, великолепную кровать и не встаем три дня.
Три дня непрерывного экстаза. Теперь мир может рушиться. Проспер в моих объятиях! Я не хочу больше терять это прекрасное, гибкое тело, так идеально подходящее к моему, словно именно для меня и задумано.
Я не желаю расставаться с ним ни на секунду! Кто знает, что нас ждет. Мы живем в опасные времена. Ни на что больше нельзя положиться. Я хочу его сейчас, пока мир еще цел. Хочу его всего целиком!
Когда мы не занимаемся любовью, мы говорим. Часами.
Проспер впервые рассказывает о своей семье. Его датская бабушка – состоятельная землевладелица. Американская прабабушка еще была черной рабыней в Виргинии. У него есть родственники в южных штатах, но он не любит ездить к ним в гости, потому что маленьким мальчиком его однажды не пустили в кино в первые ряды, а отправили назад, на балкон, где сидели другие черные. Это он запомнил на всю жизнь.
– Я предпочитаю ездить в Данию, – говорит он, – там на меня смотрят как на экзотического кузена из Америки. – Он смеется. – У моего дяди большой дом и четыре дочери, от пятнадцати и старше. Они непрестанно трогают меня. Когда я принимаю ванну, обязательно одной надо войти и что-то взять, полотенце или еще что-нибудь, она быстро заглядывает в ванну, не увидит ли чего-нибудь запретного, и при этом непрерывно извиняется за беспокойство.
– Почему же ты не запираешься?
– Не получается. Об этом они заранее заботятся. Не позднее чем на второй день исчезает ключ от ванной. И от моей комнаты тоже. Они и в мою комнату врываются. Не бойся, не ночью. Утром, когда я одеваюсь.
– И что говорят в оправдание?
– Завтрак готов! – Проспер смеется.
– Тебе это нравится, да?
– Лучше, чем сидеть сзади в кино. Или прийти к парикмахеру, который скажет: «Сожалею, но я не стригу черных волос». Такое со мной тоже случалось. На юге, во время нашей последней семейной встречи. – Он замолкает и задумывается. – Давай поменяем тему, о'кей? Я у тебя. Мы в Париже. И у нас впереди две недели. – Он целует меня в щеку, гладит длинные пряди. – Я не хочу думать ни о чем другом. Только о нас с тобой. Понимаешь?
Мы проводим много времени дома. Почему – легко объяснить. Парижане вернулись из отпуска (три миллиона человек, если верить радио и телевидению), и улицы опять заполнены, запружены, загажены. Повсюду машины, гудящие и выпускающие в воздух ядовитые газы, повсюду грохот, люди, лихорадочная суета.
– Тут хуже, чем в Нью-Йорке, – замечает Проспер, когда после короткой прогулки в полном изнеможении мы приходим домой, – надо бы запретить машины. Но знаешь, все равно Париж – самый красивый город в мире. В сто раз красивее, чем Америка. Здесь мы познакомились. – Он смотрит на меня. – Знаешь, малышка, я долго думал об этом, ради тебя я мог бы бросить семью. Последние недели дома были ужасными. Мы с женой теперь почти не разговариваем, а если говорим – то только ругаемся. Я хочу быть с тобой. Хочу жить вместе. Показать всему миру, как я влюблен. Я не хочу лгать, не хочу прятаться. Хочу начать новую жизнь. Я говорю серьезно!
На следующий день мы едем на Луару.
Нанимаем быстроходный красный автомобиль и посещаем самые красивые замки, от Шамбор до Шенонсо, и, конечно, Вилляндри со знаменитым во всем мире огородом, который выглядит как парк. Мы тратим много денег, останавливаемся в лучших отелях, едим в изысканных ресторанах и занимаемся любовью в широких французских двуспальных кроватях. Это напоминает свадебное путешествие. Только намного, намного прекраснее. Да, мои дорогие, это самая красивая неделя в моей жизни, и я это осознаю. Проспер балует меня везде, где только можно. Он выбирает для меня еду, кормит меня за столом, приносит завтрак в постель. Он хочет все обо мне знать, задает сотни вопросов, и я без стеснения рассказываю, в том числе о том, как трудно мне научиться плавать (на глубине у меня все еще не получается!).
