Джессика Марч - Соблазн
И все же в каком-то отношении он казался ей таким же плохим, как и в прошлом году… Даже хуже.
Пип закурила еще одну сигарету и начала расхаживать по комнате.
– Мне надо бы поехать вместе с Валентиной в Палм-Бич. Ты тоже могла бы отправиться со мной, Стиви… По крайней мере, нам достанется немного солнца, пусть даже оно холодней, чем здешнее кладбище.
– Твоя мать не захочет видеть меня там, – сказала Стиви. Она заметила, несмотря на все заверения Пип, что Валентина стала менее приветливой, когда они говорили по телефону или встречались у нее дома.
Пип остановилась перед одним из окон и стояла так, как-то подавленно, на фоне зубчатого горизонта Нью-Йорка.
– Правда, будь она проклята, Стиви. Ведь она и меня тоже не жаждет видеть. Разве что только полностью на ее условиях. Если бы она любила меня, то разве не стала бы принимать такой, как я есть?
– Конечно, – подтвердила Стиви. – Да тебя и невозможно не любить, такую, как сейчас.
«А меня?» И Стиви на секунду подумала про Ли. Пип подняла стакан водки, который до этого поставила на подоконник.
– Тебя тоже, моя обаятельная Стиви. Давай за нас! – Она быстро проглотила содержимое. Затем снова поглядела в окно. – Почему индейку называют птицей? – спросила она недоумевающим голосом. – Ведь она не может летать. Мы тоже не птицы, правда?
Они обе находились в странном состоянии – рефлексирующие, раздраженные, беспокойные, не знающие, что им делать. – Это началось с тех пор, как Самсон отверг их. Не было ни официального изгнания, ничего такого им не сообщали. Просто они пришли как-то в Забегаловку и обнаружили, что там пусто, завсегдатаи уехали «на объект», как им сообщили, снимать новый фильм Самсона. После нескольких телефонных звонков Пип выяснила, что «объектом» был на самом деле городской дом на Семьдесят седьмой улице на востоке, возле Сентрал-парка, принадлежавший Самсону. Он купил его несколько лет назад, но никогда в нем не жил. На верхнем этаже там размещалась студия со стеклянной крышей, куда он удалялся работать, когда уставал от безумной жизни Забегаловки. Остальная часть дома использовалась под склад. Как часто говорил про себя Самсон, он был неизлечимым коллекционером; он постоянно что-то покупал – мебель, одежды, картины, украшения, монеты, старинные игрушки, старые холодильники – и большую часть всего этого хранил в том доме в центре, заваленном до потолка его коллекциями.
За пару дней до этого Стиви и Пип набрались смелости и решили отправиться в этот дом, чтобы попросить у Самсона прощения, им хотелось снова быть возле него. Но дверь охранялась мускулистым молодым человеком с акцентом жителя Бронкса, одетого лакеем, который сообщим им, что у него приказ ни одного человека не впускать и не выпускать, пока Самсон работает над фильмом. Пип, всегда дерзко ведущая себя, убедила молодого человека передать, что она и Стиви жаждут принять участие в «удовольствии». Через десять минут молодой человек – не дворецкий, а какой-то племенной жеребчик, играющий в фильме, как предположила Пип, – вернулся и вручил им два обмякших воздушных шарика. Вот и весь ответ Самсона, сказал дворецкий и решительно захлопнул перед ними дверь.
Стиви была озадачена. Но Пип всегда лучше понимала злой юмор Самсона.
– Это для нашего удовольствия, – объяснила она. – Мы должны взять их… и надуть.
С этого времени они оказались ни с чем, отчаянно стараясь развлекать друг друга.
Пип снова налила себе водки, взяв бутылку из старинного французского буфета, служившего баром, и выпила.
– Ну и что, что Самсон уехал в центр, – сказала она, пожимая плечами. – Он еще вернется к нам, подождет и увидит. Ему станет не хватать движения и эксцентрики… Он еще вспомнит про нас.
– Ты действительно так думаешь? – спросила Стиви, желая верить предсказаниям Пип, нуждаясь в вере в то, что потеря будет временной и что Самсон скоро снова позовет их.
Однако пламя оптимизма в черных глазах Пип мигнуло и погасло.
– Я не знаю, Стиви. На этот раз, я думаю… – Она замолчала и продолжила свое бесцельное хождение взад и вперед. Ее беспокойная ходьба по ковру от Обюссона стала невыносимо действовать Стиви на нервы.
– Эй, – сказала Стиви, – мы забыли про свой обед в честь Дня Благодарения. Эта всякая всячина, которую принес посыльный, пахнет неплохо. Мы поедим, а потом пойдем в кино или на какое-нибудь представление. Давай, Пип, не будем падать духом. Пока еще мы вместе…
Пип с нежностью взглянула на подругу:
– Ты права, детка… что еще нам нужно? Давай все и вся благодарить… Будем благодарить до посинения. О!
Она поставила на проигрыватель альбом «Питер, Пол и Мэри» четырехгодичной давности и стала накрывать старинный узкий и длинный стол лучшей скатертью Валентины, сделанной из бельгийских кружев, поставила ее фарфор от Споуда, серебро от Кристоффля и хрусталь от Уотерфорда.
– Вот, – сказала она. – Могу поклясться, что эти дешевые пилигримы и не мечтали ни о чем подобном. Теперь давай пировать.
Они прошли в просторную, старомодную кухню, где любимый поставщик Валентины оставил роскошную жареную индейку с засахаренным бататом, смешанный салат и еще теплый тыквенный пирог.
– Ух ты! Как красиво, – сказала Стиви, относя один из подносов и бутылку охлажденного шампанского в столовую. Она не была особенно голодна, и несмотря на ее попытку подбодрить Пип, боролась с собственным ощущением пустоты с тех пор, как проснулась в то утро. Она потрясла головой, словно отгоняя беспорядочные видения «дома», родителей и Самсона, Ли, который заставил ее ненадолго поверить, что его любовь наполнит ее жизнь содержанием. Какой смысл набухать над тем, что могло бы быть; лучше уж делать вид, что веселишься, пока не находится ничего более подходящего.
Пип хлопнула пробкой от шампанского, окинула оценивающим взглядом стол, который теперь ломился от еды, и спросила:
– Что в этой картине не так?
Стиви подыграла ей:
– Я сдаюсь.
– Подожди и увидишь, – проговорила Пип, выбегая из комнаты. Она быстро вернулась и высыпала горсть разных пилюль перед каждым из приборов. – Вот, – сказала она. – Теперь у нас индейка с настоящим гарниром.
– Здорово, – восхитилась Стиви, приветствуя эйфорию, которая, как она знала по опыту, скоро настанет. – Приступим?
Они сели.
Но Пип заколебалась.
– Подожди секунду. Во-первых, мы должны все-таки произнести какие-то слова. – Она сложила руки и наклонила голову.
Стиви была изумлена. Она никогда не видела религиозной стороны жизни подруги.
Пип стала произносить свою собственную молитву-благодарность:
– Я благодарю свою мать за то, что она дала мне все, так что зачем мне работать? И благодарю ее за то, что она оставила меня одну, и я могу делать все, что мне взбредет в голову. И я благодарю парня, который изобрел пилюли, так что я могу трахаться с кем угодно и в любое время, как мне захочется, и не беспокоиться о том, что влипнешь. – Она поглядела на Стиви. – Я что-нибудь забыла?
