Полина Поплавская - Музыкант и модель
Буду рад, если ответишь. Хочется видеть твой почерк и угадывать по нему твое настроение. Пол.
P. S. Может быть, ты читала в своих умных психологических книгах, как происходит переход от исполнительства к творчеству. Я хочу писать музыку сам, хочу импровизировать, но мне все время кажется, что я делаю это как-то не так. Что говорят по этому поводу? Очень интересно».
Люсия с улыбкой сунула письмо в сумку и направила машину в сторону дома. Ей казалось, что ее «фиат», как конь, сам знает обратную дорогу и несется безо всяких усилий с ее стороны.
Наспех перекусив и переодевшись, она села писать ответ. Перечитала скупые строчки, касающиеся Дэвида. Как бы получше сформулировать вопрос? Заварила чай, выпила полстакана. Родилось куцее: «Чем нынче увлекается Маковски?» Какая глупость! Статуэтки коллекционирует. Зачеркнула, допила чай. «Неужели Дэвид совсем ни с кем не общается, кроме жены и учеников?» Как же, с настройщиком роялей – наверняка. Зачеркнула, схватилась за голову. Как спросить? Посоветоваться, что ли, с Кармелой? Она ответит: «Спроси прямо!» Знала бы она Пола. Разве можно называть все своими именами, помня его удивленные глаза! «Расскажи мне подробнее о Дэвиде. Чем он увлечен, с кем проводит время, дает ли концерты, есть ли у него фавориты, не стала ли менее печальной Лиз?» Вот так сойдет. Пол сжалится над ней и выдаст все секреты непременно. Теперь – все остальное, что уже совершенно не важно:
«Большую часть времени провожу в университете и в библиотеке. Поэтому люблю дожди. Они у нас идут не часто, зато очень шумные и яростные. В дождь приятно учиться. Недавно сидела в университетской библиотеке, и вдруг – как ворвется во все окна ужасный ветер! Занавески – к потолку! Красота! В этом столько жизни! Ты сидишь, листаешь пожелтевшие листочки, а он буянит за окном, все вспенивая и встряхивая. Как будто и тебя, засидевшуюся, встряхивает.
Что касается творчества, то проще не бывает: чувствуешь потребность – твори. Здесь не нужно быть психологом, здесь и так все понятно. Когда накапливается определенное количество жизненных впечатлений, нужно их выплеснуть, не дать им тебя задушить, нужно, наконец, расчистить место для новых впечатлений. Творец должен быть жадным к жизни во всех ее проявлениях, должен быть переполнен образами, путь для выхода которых – открыт. Тебе нужно понять, что перед тобой – непаханое поле. Как много сделано до тебя, так же много и не сделано. Не оглядывайся на то, что делали другие, делай по-своему. Люди хотят от тебя не только совершенства формы, но и нового смысла. Нужно забыться и реализовать в звуке всего себя. Я это так представляю, хотя сама, к сожалению, не творю никаких чудес. А творчество – чудо, из хаоса рожденная гармония. Такое же чудо – рождение человека. Все из такого же хаоса. Кстати сказать, у моей подруги растет сын. Чудо-ребенок! Желаю того же Стиву.
Еще я работаю теперь психологом. Почти бесплатно, но мне нравится. Надоело служить вешалкой, да и некогда. А здесь – телефон доверия. Все смеются, но ты, я знаю, не будешь. Раз в неделю я сижу на телефоне в маленьком офисе, и мне звонят те, кому очень плохо. Недавно одна девушка чуть было из окна не выбросилась. Постояла на крыше, а потом спустилась в квартиру – решила позвонить по телефону доверия. Я с ней мучилась полтора часа, но отговорила. Так приятно! Хотя, может быть, она бы такое вдохновение почувствовала на отрезке «крыша-асфальт», что и за всю жизнь не посчастливится узнать. Написал же Берлиоз «Фантастическую симфонию», приняв опиум. Не подумай, что это совет!!!
Жду через полгода в гости. Л».
Люсия запечатала письмо и вышла на улицу, опустила конверт в ящик и почувствовала вдруг такое одиночество, такую непролазную тоску, какие мешают не только действовать, но и просто дышать. Все ее впечатления, немногочисленные и не особенно радостные, исчезли в щели почтового ящика. Сколько там еще таких коротких признаний, выжимок из серых будней. Ей уже с трудом верилось, что два года назад в Англии была она, та самая Люсия, которая теперь не представляет себя ни влюбленной, ни любимой, ни даже страдающей. Отсутствие поводов отучило ее и горевать, и радоваться. Повод был и остается один…
У нее есть одно лекарство – «Герника» Пикассо. Когда становилось совсем грустно, она ехала в Касон дель Буэн Ретиро и часами стояла напротив полотна. Сейчас наступил такой момент. Люсия распознала волну подступающей депрессии и понеслась, с легкостью целеустремленного человека преодолевая городские пространства. До закрытия музея оставалось полчаса.
Муки разрушаемого дотла: города ли, человека… и того, и другого – художник передал так проникновенно, так точно, что хотелось в очередной раз испить эту чашу до дна и выйти на теплую, зеленую, живую улицу с радостью облегчения. Ей было немного стыдно за такое сравнение, ее горе – ничто по сравнению с бомбами над Герникой, но на картине нет бомб, а только человеческое несчастье, такое откровенное, кричащее, взывающее ко Всевышнему, какого она себе не могла позволить, какое она вынуждена была скрывать ото всех. Но здесь, в музейных стенах, можно мысленно кричать с каждым из жителей Герники. Она завидовала им: у них большое, но общее горе, они понимали друг друга и, несмотря ни на что, не были одиноки. Каждый из них вопрошал о своем, но они делали это хором. Люди на картине могли ее понять и поддержать лучше, чем кто бы то ни было из живых.
Музей закрывался. Люсия вышла, посидела на скамейке, полюбовалась на цветы, на лица детей, раскатывающих взад-вперед игрушечные машинки, и ужаснулась стихии, то и дело одолевающей ее.
* * *Соледад не имела привычки предупреждать о своих визитах. Вечером следующего дня она заехала к дочери и застала ее за письменным столом, заваленным книгами и конспектами.
Наряды Ла Валенсианы никогда не отличались скромностью, но в этот раз она превзошла саму себя. Подобные разливы Люсия раньше наблюдала разве что на компакт-дисках, но таким же был новый брючный костюм Соледад. Это развеселило девушку. Как только люди умудряются изготавливать столь насыщенные краски! Поневоле щурясь, она поцеловала мать, поставила вариться кофе на плиту – Соледад Эставес не признавала кофеварок – и открыла окно, представляя, как через пять минут комната будет полна табачного дыма.
– Девочка моя, что же ты сидишь в духоте! Совсем измучишь себя этими конспектами. Я знаю, что сейчас сделаю: я заберу тебя с собой. Одевайся немедленно. – Она бросила сумочку на стол и закурила.
– Я одета, но не хочу никуда ехать. Мне нужно заниматься.
– И эти панталоны ты называешь одеждой? Оставь свое никому не нужное занятие, я найду тебе лучшее, – послышалось уже из кухни. Вслед за Соледад переместилось облако прокуренного воздуха. – Ты, наверное, голодна. Сделаю тебе бутерброд, съешь его в машине.
