Андрей Матвеев - Летучий голландец
— Поэтому и не умер, — убежденно заявляет мом, — и не должен, вцепись руками в кресло, Вилли, сильнее, пригни голову… Ты надел жилет?
Все уже надели жилеты, все сидят в жилетах, напуганные и с бледными лицами. Руки Вилли тоже становятся белыми, смешно смотреть, как белеет черная кожа, иногда он думал — как это, быть белым, сейчас можно сказать, что в этом ничего хорошего, белых надо жалеть, черных тоже надо жалеть, всех надо жалеть… Мом, говорит про себя Вилли, ты сейчас на небесах, откуда и спустилась когда-то, скажи, мом, что будет, останусь ли я в живых или так и сгину там, куда мы сейчас все падаем, падаем, падаем…
Ему хочется встать, подползти к запасному выходу, открыть и выпрыгнуть, не дожидаясь, пока самолет шмякнется о вздыбленную, бурлящую поверхность, голос в наушниках замолчал, стюардесса уже не плачет, сжалась в комочек и сидит, не женщина, — приготовившийся к смерти эмбрион, который должны абортировать, их всех сейчас абортируют, а потом, мокрых и скользких, завернут в пластик и выкинут в мусорное ведро под названием океан, он сглотнет их, слижет языком, даже не чувствуя вкуса, — пятнадцать случайных тел, не добыча, просто недоразумение, радужное пятно от горючего разольется по поверхности, ошметки фюзеляжа и тени от крыльев, пустой пластиковый ящик из-под бутылок с минеральной водой, несколько никак не тонущих чемоданов, хотя нет, вот один погружается, за ним торжественно ныряет второй, зато самый большой никак не может уйти следом, странный чемодан, загадочный чемодан, впрочем, Вилли всегда знал, что в этой жизни много загадочного.
В голове опять замельтешили пятна. Затылок разламывался от боли, будто по нему со всей силы врезали бейсбольной битой. А самым мерзким было то, что он болтался в воде, как пустая бутылка, как поплавок, как кусок коряги.
Спасательный жилет не давал утонуть, воротник плотно подбирал шею, голова торчала высоко над водой.
Волны слегка покачивали, будто объясняя, что ничего страшного, они просто поют прощальную колыбельную — скоро рассветет и покажутся акулы, вот тогда уже больше никогда и ничего не будет.
Боль в голове не утихала. Вилли смотрел туда, где начала проявляться нежно-розовая полоска восходящего солнца, и пытался понять, что с ним произошло и как он здесь очутился.
Пятна замельтешили сильнее. Вода попала в глаза, Вилли почувствовал жгучую резь, а когда она поутихла и он вновь смог увидеть, что происходит вокруг, То солнце уже появилось над горизонтом, и его первые еще нежаркие лучи освещали плот и три человеческие фигуры на нем.
Вилли попытался закричать, но из пересохшего горла раздался лишь невнятный хрип.
Тогда он замахал руками, заколотил ими по воде, одна из фигур шевельнулась и замахала в ответ.
Что-то неясное мелькнуло в стороне, как раз на полдороге между ним и плотом.
Вилли пригляделся: ему показалось, что это был темноватый, грозно скошенный верхний плавник акулы.
Чемодан Вандердекера
Марко Вандердекер всегда знал: когда-нибудь это случится, и самолет с ним на борту обязательно упадет в воду.
Впервые представив себе подобную картину, он так испугался, что пришел в отчаяние и зарекся больше летать.
Только произошло это давно.
Сейчас даже сложно сказать — когда.
Он был еще мальчиком, они с мамой летели из Кейптауна к бабушке, в Австралию.
Именно тогда он впервые поинтересовался, отчего у него такое странное имя.
Совсем не голландское, хотя все они в семье — голландцы, пусть и не живут на родине.
Несколько поколений уже разбросаны по миру.
— В честь предка! — сказала мать очень тихо.
— А кто он был? — спросил маленький Марко.
— Летучий Голландец, — все так же тихо ответила мать, — капитан Марко Вандердекер…
— Тот самый? — спросил Марко, как раз недавно наткнувшийся в отцовской библиотеке на книгу, так и называвшуюся — «Летучий голландец».
— Тот самый! — ответила мать и принялась за свежий номер «Вога».
А Марко стал думать про свое имя и про того, первого Марко.
Лететь предстояло очень долго. Самолет шел высоко, снизу был ровный ряд плотных облаков, звук турбин убаюкивал, и он заснул.
Мать накрыла его пледом.
Откуда-то со стороны мыса Доброй Надежды налетел жуткий вихрь и начал мотать его суденышко в разные стороны.
Небо было черным, океан — тоже.
Марко стоял на палубе и выкрикивал незнакомые слова.
Грубые, жестокие, совсем не такие, каким его учили дома, в школе и в церкви.
Ему надо было пройти мимо мыса Доброй Надежды и дойти до тихой глубокой бухты, где можно было починить корпус судна и залатать паруса.
Но волны вздымались до самого неба, тонны воды обрушивались на палубу.
Так и было написано в книге, хранящейся на одной из полок отцовского кабинета.
А еще в ней рассказывалось, что капитан Вандердекер был отличным мореходом и плохим человеком — в тот шторм он продал душу дьяволу, чтобы не погибнуть.
Когда он выкрикнул последние слова, обращаясь к ревущему ветру, то буря стихла, но вокруг капитана на палубе стояли одни скелеты.
Капитан плюнул под ноги, взялся за штурвал и направил парусник в бухту.
Внезапно штурвал закрутился сам собой, судно повернулось кормой к берегу и снова пошло в открытое море, унося в кильватерной струе призрачную тень успокоившегося шторма. Но стоило любой посудине показаться на горизонте, как небо опять становилось черным, капитан же стискивал зубы, пытаясь сдержать клокотавшую внутри ненависть к тем, кто — в отличие от него — мог погибнуть, но пока еще был живым…
Марко вздрогнул во сне и открыл глаза.
Мать спала, журнал лежал у нее на коленях, открытый на рекламе купальников, — несколько девушек на коралловом песке и голубая полоса моря, тянущаяся до горизонта.
Облаков за окном уже не было, внизу тянулась необозримая водная гладь, спокойная и умиротворяющая при взгляде с такой высоты.
И ни одного суденышка, лишь далекая сине-черная гладь, над которой летел сейчас высоко-высоко в небе маленький Марко.
Он поудобнее устроился у круглого окошка и продолжил смотреть вниз.
Внезапно ему показалось, что поверхность океана начала пульсировать, приподниматься, потом из нее стремительно, как ракеты, вылетели два щупальца.
Они начали приближаться, вот они совсем рядом сейчас ухватятся за фюзеляж и потянут самолет вниз к безбрежной поверхности океана. Она проглотит их, вновь сомкнет волны и последним, что он услышит, будет громкий смех его предка, капитана Марко Вандердекера, того Летучего Голландца, в честь которого отец дал ему такое странное, совсем не голландское имя…
