Виктория Хислоп - Возвращение. Танец страсти
Уже по дороге от главного алтаря Мерседес наткнулась на гипсовое изваяние Девы Марии в полный рост. Стеклянные слезы блестели на ее гладких щеках, глаза — решительные и голубые, уголки рта немного опущены. Она взирала на Мерседес сквозь прутья затертой капеллы, заключенная туда вместе с маленькой вазочкой с блеклыми бумажными цветами. Тогда как другие искали у этих фигур защиты и надежды, верили, что обретут успокоение, Мерседес такой театральный символизм показался просто нелепым.
Набожные люди стояли у капеллы, преклонив колени, или сидели, повесив головы, в здании церкви. Казалось, все пребывали в мире, только Мерседес была вне себя от злости.
«Какой прок от Господа? — хотелось воскликнуть ей, чтобы разрушить почтительную тишину, царящую в этом величественном храме. — Что он сделал, чтобы защитить нас?»
В реальности Церковь выступала против людей. Многие свои деяния националисты совершали, прикрываясь именем Господа. Несмотря на это, Мерседес видела, что многие жители Альмерии до сих пор тверды в своей вере и надеются, что Дева Мария поможет им. Тем, чьи губы шептали молитвы, даже не надеясь на ответ, Церковь продолжала даровать успокоение. Но Мерседес, которая пришла за наставлением, это казалось просто смешным. Святые и мученики с нарисованной кровью и показными стигматами когда-то были частью и ее жизни. Теперь она считала, что Церковь — это сплошное притворство, сервант, забитый многословными обещаниями.
Она присела и некоторое время смотрела на людей, которые входили и выходили, ставили свечи, шептали молитвы, всматривались в иконы. Интересно, что они чувствуют? Отвечает ли им Господь, когда они молятся? Отвечает сразу или на следующий день, когда они меньше всего ожидают? Неужели эти ледяные глаза святых кажутся им живыми, из плоти и крови? Возможно, что так. Может, эти люди с просящими глазами, полными слез, и крепко сцепленными побелевшими пальцами, видели что-то недоступное ее пониманию, что-то сверхъестественное? Она не могла понять этого ни умом, ни сердцем.
Нет никакого Божественного провидения. В этом она была уверена. Секунду она раздумывала над тем, чтобы помолиться за души усопших, Мануэлы и ее сынишки. Она подумала о них, невинных, безобидных; их смерть только укрепила ее убеждение, что никакого Бога нет.
Осознав это, Мерседес лишилась и веры, и надежды на помощь: решение ей придется принимать самостоятельно. В это мгновение перед глазами девушки возник образ Хавьера, самого красивого в мире мужчины, который был прекраснее, чем любой нарисованный маслом святой. Она почти все время думала о нем. Вероятно, у набожных людей все мысли только о Господе, но для Мерседес богом являлся Хавьер. Она поклонялась ему душой и телом, зная, что он этого достоин.
Тепло церкви, полумрак и сильный мускусный запах свечей убаюкивали Мерседес. Девушка предполагала, что именно уют привлекал сюда людей. Для нее тоже было бы проще остаться здесь, но становилось слишком душно. Мерседес должна была выйти на свежий воздух.
На улице было тихо. В мусоре рылся отчаявшийся пес. Еще один гнался за газетой, страницы которой напоминали грязную птицу, пытающуюся взлететь. Собаки с подозрением посмотрели на Мерседес, на мгновение их глаза вспыхнули голодным огнем. Эти животные, вероятно, не ели несколько дней. В былые времена они жирели на щедрых объедках из ресторана, но сейчас в мусорных корзинах для них не было ничего, даже косточек.
Мерседес теперь была полностью уверена, что ее поймет любой, хоть раз в жизни испытавший непреодолимую силу взаимной любви: она не может вернуться в Гранаду. Она вспомнила слова, с которыми мать провожала ее в дорогу, и рассчитывала, что та не станет осуждать ее за то, что она пошла дальше, а не вернулась домой. Мерседес верила, что Хавьер — ее единственная любовь и, каким бы горьким ни был конец, она обязана его найти. Даже сам процесс поиска и непоколебимая вера в то, что он найдется, притупляли боль разлуки.
Не зная, куда приведут ее ноги, она неспешно брела по улице. У нее было время подумать. Может, она ничем не отличается от людей в церкви. Они «знают», что Бог есть, их вера в чудо Воскрешения была нерушима. У нее была своя вера: она знала, что Хавьер жив. Когда она стояла на тротуаре, решение пришло само собой. Она пойдет на север, слушая свой внутренний голос. У нее была лишь одна зацепка — дядя Хавьера жил в Бильбао. Вероятно, ее любимый там, ждет ее.
Хотя теперь она почти не испытывала страха, путешествовать одной все же было рискованно. Мерседес понимала, что безопаснее ехать в компании. В Альмерии беженцев было не счесть, среди них многие собирались покинуть город. Вот с ними она и могла бы поехать. Решив навести справки, она завязала разговор с двумя женщинами. Сами они планировали на некоторое время остаться в городе, но рассказали Мерседес, что есть одна семья, родители с дочерью, которая вот-вот собирается уезжать.
— Я слышала, что они скоро уедут, — сказала женщина помоложе своей сестре.
— Да, верно. У них родственники где-то на севере, именно туда они и направляются.
— Когда получим свой хлеб, мы найдем их. Тебе нельзя ехать одной. Уверена, в компании гораздо лучше.
В оговоренный час, прижимая к груди свои краюхи хлеба, они поспешили к школе на окраине Альмерии, где эти две женщины обосновались вместе с сотней остальных беженцев. Мерседес было дико видеть классные комнаты, где взрослых теперь было в несколько раз больше, чем детей, а парты и стулья грудой лежали в углу. На полу были разостланы старые одеяла. На стенах все еще висели забавные детские рисунки. Теперь они казались неуместным напоминанием о том, как старый порядок перевернулся с ног на голову.
Сестры нашли место, где они оставили свои пожитки; в этой же комнате сидела и женщина средних лет. Казалось, что она штопает носок, но при ближайшем рассмотрении Мерседес поняла, что та пытается починить свои туфли. Их кожа была настолько тонкой и изношенной, что ее можно было шить обычной иголкой. Кое-как она починила свою обувку. Без туфель далеко не уйдешь.
— Сеньора Дуарте, это Мерседес. Она хочет ехать на север. Может она отправиться с вами?
Женщина продолжала шить. Она даже не подняла глаз.
Мерседес ощупала руками закругленные носки своих танцевальных туфель, лежащих по одной в каждом кармане пальто. Иногда она забывала о них, но они всегда приятно оттягивали ее карманы.
— Мы пока не едем, — ответила сеньора Дуарте, взглянув наконец на Мерседес. — Но, если хочешь, можешь поехать с нами.
Слова были произнесены без намека на теплоту, что уж говорить об искренней радости. Хотя в комнате было душно, Мерседес задрожала всем телом. Она понимала, что людей лишили возможности заботиться об окружающих. Многие повидали ужасные зверства, она прочла это в глазах сеньоры Дуарте. Люди редко интересовались незнакомцами, а иногда и своей семьей.
