Джоэль Данн - Синдром Фауста
Я не хотела задавать ему никаких вопросов: он должен рассказать все сам, И он это еще сделает. Обязательно… Руди оглянулся на поздних посетителей и неуверенно спросил:
– Может, смоемся и отсюда тоже? А что, если выпить в моем номере?
Я кивнула в знак согласия…
Он раздвинул в окне занавески. В лунном просвете тускло отсвечивал телевизор и кружились пылинки. На полу, как льдины, плавали тени. Руди остановился у стены и посмотрел на меня:
– Ты вся светишься. Как будто там, внутри у тебя, – маленькая луна.
Голос его я едва слышала. Скорее – ощущала. Но от этого меня било током еще сильнее. Я зажмурилась.
– Меня сейчас разорвет от любви, – сказал он.
Что же это со мной? За какие благодеяния?!
Я летела в пропасть. Воздух врезался мне в легкие битым стеклом, и уже там, в самом низу, когда тело должно было разбиться о землю вдребезги, а душа – улететь, я вдруг очутилась в его руках. Как он сумел поймать меня? Я слышала его прерывистое дыхание, чувствовала скользящее и осторожно вбирающее в себя прикосновение его губ. Но недремлющее око, сознание внутри ревниво нашептывало: это только минута, две, пять – потом все пройдет, как сон, и ты из сказки шлепнешься мордой о бетонный пол заблеванной действительности.
– Меня тоже, – замотала я головой, убегая от всех сомнений. – Подожди…
Я зашла в ванную комнату и начала раздеваться. Потом залезла под душ. Внезапно он появился в дверях и стоял там, печальный и нерешительный.
– Иди ко мне, – прошлепала я губами сквозь струю воды, – хочу тебя рядом!
Я ощутила его тело и прижалась к нему. Вода обтекала нас мелкими стеклышками брызг и разбивалась о стены и пол. Этот слегка позванивающий звук, вдруг разошедшиеся, как аккордеон, легкие и узел слез, подступивший к кончику носа, выплеснулись в одном порыве. Я вжалась в него как сумасшедшая. Мне все вдруг стало совершенно безразлично, и только одного я хотела: чтобы миг этот продлился как можно дольше.
– Мы с тобой – двое приговоренных, – зашептала я ему на ухо, – завтра нас отправят на электрический стул, а сегодня оставили в покое, и мы можем любить друг друга.
Он покачал головой:
– Тебе это только кажется. На самом деле мы свободны. От всего. И от всех. Просто ты пока не знаешь, что делать, а в таких случаях свобода кажется тюрьмой.
Наверное, он был прав. Мы стояли мокрые, прижавшись так близко друг к другу, что стали единым целым. Все было общим: тела, дыхание, чувства, напряжение. Двое оставленных всем миром существ. Два сомкнувшихся оголенных провода, искрящих от бьющего их тока. Каждый из нас боялся не только двинуться – глубже вздохнуть…
И вдруг я внезапно почувствовала, как изнутри поднимается томящая, неодолимая волна и сквозь кожу переходит и в него тоже. От охватившей нас дрожи, от ожидания и страха, горечи и доверия, от невыносимой нежности друг к другу нас обоих молнией ослепил оргазм. Стоя рядом, мы ощутили его, уходя в сдвоенный стон.
Потом мы сидели на мокром полу, и вода лилась сверху и скатывалась вниз, и он шептал, гладя меня:
– Я никогда ничего подобного не испытывал…
– Я тоже, – уткнулась я ему в шею.
Он отнес меня, мокрую, в постель, и мы лежали, крепко обнявшись. Он не переставал тихо и нежно, едва касаясь, целовать меня с головы до ног и обратно, а я почти умирала от этих ласк.
Снова пришел оргазм, но теперь – как лифт в небоскребе, как полет в невесомость. Я слышала наши голоса: они разбивались на мелкие сверкающие осколки и со звоном летели вниз.
Руди не переставал ласкать меня, даже когда мы пришли в себя. В нем было столько ласки и нежности, что я уже не знала, как смогу прожить без нее больше часа.
– Откуда в тебе столько нежности?
– Это – привкус конца, – улыбнувшись, вздохнул он. – Чем он неизбежней, тем острее все чувствуешь. Вдруг осознаешь: все прошло, а ты ничего не успел.
– Не говори так. У нас все впереди. Мы будем вместе еще всю жизнь. И у нас будут дети.
Я не знаю, что заставило меня не только так сказать – хотя бы подумать.
– Боже мой, – замотал он головой, – какой все же парадокс: банальность вдруг превращается в величайшее открытие.
Он рассказывал мне о Розе. О Чарли. Об Абби. Об антипрогерии…
Я снова растаяла у него в руках, как сосулька.
– Наверное, это счастье – умереть от любви…
Мне стало страшно:
– Возьми меня, Руди, – прошептала я, снова прижимаясь к нему из всех сил, – возьми и не отпускай. Ни за что! Никогда!
– И ты. Обними меня крепче, – попросил он, – иначе тебя унесет ночь…
Иногда мы засыпали. Просыпались. Снова засыпали и снова просыпались. Мне было тепло и легко. Почти сквозь сон я сказала ему:
– Теперь – моя очередь. Я должна рассказать тебе, как это случилось.
– Не надо, – прошептал он. – Ты ни в чем не виновата. Твари – явление эпизодическое.
Я почти не могла говорить: схватило горло. И все-таки сказала:
– Он ведь знал, что болен. Сделал это назло. Хотел отомстить: не мне даже – всему свету.
Склонившись надо мной, Руди гладил меня по голове, как ребенка.
– Зло – бесконечно. К счастью, и добро тоже.
– А когда я узнала об этом и пошла проверяться…
– Он – урод. Не хочу о нем слышать.
Но я должна была выкорчевать это из себя. Вырвать, как жало. Вскрыть, как гнойный нарыв.
– И тогда… Ты знаешь, что самое страшное? Что ты становишься изгоем. Боишься людей. Избегаешь их. Чувствуешь себя прокаженной.
– Стыд – это инстинкт, страх одиночества. Но он не всесилен. Есть что-то, что дает нам подняться над ним.
Он приподнял меня над собой. Его темные глаза влажно смотрели на меня откуда-то, куда мне не было доступа.
– Знаешь, что это? Самопожертвование! Когда забываешь о себе во имя другого.
Наверное, он был прав. Только ведь такое дано не всем, Как гениальность. Или – как редкая красота. Странно – я никогда и ни с кем до этого не говорила о таких вещах. Даже если бы захотела – не посмела. А с ним – не существовало никаких преград. Он был свободен от них, Мог позволить себе думать и делать все, что ему захочется. Я завидовала ему, но, наверное, надо прожить всю жизнь, чтобы понять, что – главное, а что – шелуха.
– Я так и не сказала матери правду, Руди. Я у нее – единственная дочь. Лучше было не дожить до этого.
Я хотела достать сигарету, но он остановил меня:
– Не надо. Табак притупляет чувства.
Я кивнула и продолжила:
– Я должна была быть одна. Бежать. Куда глаза глядят. Чтобы никто меня не видел. И не смотрел в глаза.
Я всхлипнула. Он продолжал меня гладить.
– Понимаешь? Спрятаться! В любую нору. Как умирающее животное. И я вспомнила про свадьбу…
Руди осторожно и нежно провел пальцем по моим губам, и я опять почувствовала себя маленькой девочкой, которой нужна родительская защита.
