Ольга Светлова - Под крылом судьбы
А что касается тебя, дорогая Лиля, то выметайся из моей головы. Не до тебя теперь!
РИМА. В никуда
Я вновь окунулась в давно забытый мир флирта и ни к чему не обязывающих отношений.
Андрей знакомил меня с художниками, поэтами и прочими творческими личностями.
Мне очень понравился один художник с африканскими чертами лица: пухлые губы, глаза навыкате, большой расплюснутый нос, смуглая кожа и кучерявые волосы. Он мимоходом, буквально «на коленке», набросал мой портрет так, что я была просто поражена его мастерством, великолепной техникой, умением прочувствовать нечто нематериальное, особенное... Но потом выяснилось, что дальше набросков не идет, он уже восьмой год работает над каким-то никому не ведомым «шедевральным» («от слова „враль“, – как остроумно подметил Андрей) полотном, а на самом деле пьет и колется.
Мне было невероятно интересно в этом ярком, дурманящем, иллюзорном мире. Даже поборники сексуальной революции, призывая отменить одежду «как чушь собачью» и выставляя напоказ свои ничем не примечательные телеса на громко пропагандируемых мероприятиях, называемых модным словечком «перформанс», не вызывали у меня отторжения.
Одна начинающая художница, недавняя выпускница художественного училища, при мне договаривалась с клиентом. Сначала показалось, что тот хочет заказать портрет, но почему-то она ответила, что придет с подружкой, тоже художницей.
– А зачем тебе на сеансе подружка? – удивилась я.
– Он любит, когда нас двое, – без тени иронии ответила она.
– Не понимаю, как могут писать один портрет одновременно два художника?
– Художница я здесь, на выставке, а у него – девочка по вызову, – улыбнулась девушка и упорхнула, приветливо махнув рукой.
И повсюду меня сопровождал Андрей как телохранитель, а вернее, как гид. Его мягкий воркующий голос приятно щекотал слух, я была заворожена им. Тем более что он все-таки отличался от окружающих его «гениев» некоторым практицизмом. Да-да, именно это мне в нем импонировало. Свойственная этой среде мечтательность, доходящая до истерики, и необязательность создавала ощущение зыбкости, болота, затягивающего в никуда. А Андрей ассоциировался с чем-то более прочным. Как кораблик, с борта которого периодически бросаются спасательные круги тонущим, точнее, увязающим в болоте. К нему тянулись, просили и требовали совета или помощи, капризничали и ныли, проклинали и просили прощения художники, скульпторы и поэты. И никого он не осуждал, внимательно выслушивая и помогая по мере возможности.
Мне понравилось, с каким неподдельным вниманием он выслушивал смешную идею молодого скульптора.
– В стране тысячи памятников Ленину и другим коммунистическим вождям, Андреич, – оживленно жестикулируя, разглагольствовал скульптор. – Сносить их глупо и бессмысленно. Придет новая власть, другие вожди – и что? Нам опять придется их сносить? Архаизм, феодализм, убожество!
Андрей согласно кивал головой, задумчиво почесывая бороду.
– Поэтому я предлагаю следующее: впредь памятники ставить только с отвинчивающимися головами. Пришла новая власть, изменились симпатии народа, пожалуйста, вот вам новый памятник. И ничего не надо ломать. Оперативно и экономно! Как думаешь, Андреич, меня поймут?
– Не поймут, – грустно улыбнулся Андрей.
– И нельзя иначе, обидятся на всю жизнь, – с улыбкой прокомментировал он свое «серьезное» отношение к такой «идее».
Мы стали встречаться все чаще – как старые знакомые, почти как друзья. Выставки, концерты, презентации сборников стихов и «посиделки» – его словечко. Андрей любит собирать творческие тусовки, разномастные, шумные, веселые. Постепенно и меня на этих посиделках стали считать своей. К сожалению, эти мероприятия сопровождаются обильным количеством употребляемого алкоголя и совершенно бесконтрольным полетом их безудержной любовной фантазии. Влюбляются они сразу после первой выпитой рюмки в сидящего рядом представителя противоположного пола, после второй звучат душераздирающие признания, после третьей их руки начинают переплетаться. После четвертой или пятой принятой рюмки я спешу ретироваться, так как их воспаленное воображение начинает реализовываться в страстных поцелуях и (уже в мое отсутствие) других, более откровенных телесных контактах.
Андрей оберегал меня от чужих притязаний, но не мог уберечь от собственных. Однажды он сделал попытку поцеловать меня. Честно признаюсь, было приятно осознавать, что я ему нравлюсь, чувствовать его взволнованное дыхание, смеяться от щекочущей бороды.
– Я не могу, Андрей. – В тот вечер я впервые обратилась к нему на «ты».
Надо отдать ему должное, он взял в себя в руки, глубоко вздохнул:
– Я подожду.
Я видела, как трудно ему было сдержать себя, но что я могла поделать?
Близился день открытия выставки. Выставлялись впервые собранные воедино работы давно умершего художника. Один известный писатель неожиданно упомянул его в одном из последних романов, и в стране проснулся интерес к его творчеству. Действительно, ранние работы художника были хороши, но особый интерес для публики был в картинах последних лет, в период, когда он полностью выжил из ума и его безумная фантазия выражалась на холсте мрачными и низменными сюжетами. Некоторые работы поражали фантасмагорической порнографией, отталкивали и пугали. Но именно это и вызывало восторг публики, важно прицокивающей языками. К сожалению, и Андрей разделял это восхищение.
– Тебе кажется это грязным? Ведь в этом наша сущность, родство с природой, а оно не может быть чистым, наши животные инстинкты руководят нашей же духовной жизнью. Разве не так?
В чем-то он прав, сегодня секс и любовь неразделяемые понятия, любовь даже стала отходить на второй план, если вообще еще не исчезла.
От грустных размышлений и «сладострастных» мечтаний оторвал меня тот, кто, будь он понастойчивее (например, как Андрей), то, возможно, добился бы того, чего... чего... Чего надо, того бы и добился!
– Слушаю тебя, Олег, – холодно проговорила я.
– Рима, очень важный разговор, конфиденциальный, надо встретиться.
Ни капельки эмоций! Хочешь встретиться, пусть даже по делу, – будь нежнее.
– Некогда мне, Олег, мы готовимся к выставке.
– Какой еще выставке? – Он думает, что в мире не существует проблем, кроме его собственных.
– Это неважно, я занята, позвони через пару дней, пока, – классная получилась фраза, без интонаций, на одной ноте, с умеренной порцией вредности. Сейчас будет уговаривать.
– А почему не приглашаешь? Или я не достоин? – удивился Олег.
– Тебе это интересно? Хорошо, пришлю пригласительный билет, – съязвила я.
