Джейн Грин - Всё может быть
— Как твои родители?
— Заноза в заднице. Как обычно.
— Либби! Не смей так говорить! Это же твои родители.
— Извини, — ворчу я. — Просто они пригласили своих друзей, а это уж слишком. Что будем сегодня делать? Надеюсь, пойдем в какое-нибудь шикарное место — не зря же я надела свое новое модное платье.
— В воскресенье трудно найти столик. Может, сходим в кино? Или возьмем кассету напрокат и посмотрим дома.
— Я думала, мы пойдем куда-нибудь поужинать.
— Только не в воскресенье, дорогая. Но если ты действительно хочешь поужинать, я могу заказать столик.
— Не волнуйся, — отвечаю я. — С удовольствием побуду дома.
— Уверяю тебя, все будет magnifique, — гогочет он. — Что ты хочешь на ужин? Я схожу в магазин до твоего прихода.
— Мне все равно, Эд. Купи что хочешь. Меня тут накормили под завязку.
— Копченый лосось? Омлетик? Паста?
— Что хочешь. Правда, Эд. Мне все равно.
— Хорошо, моя прелесть. Не могу дождаться встречи. Обожаю тебя.
— Знаю, — вздыхаю я. — Я тебя тоже.
Я возвращаюсь в гостиную, и все снова впиваются в меня взглядами.
— Ну что? — спрашивает моя мать.
— Что? — Я презрительно оглядываю их.
— Что он сказал?
— Сказал, что ему очень жаль, что он не смог приехать, особенно расстроился, что не удалось попробовать слоеные плюшки. Ему не терпится скорее увидеть вас.
Моя мать вздыхает и с улыбкой поворачивается к Диане и Элейн.
— Вы и не представляете, как здорово иметь такого замечательного зятя.
— Мы еще не женаты, — цежу я сквозь зубы.
— Кстати, — моя мать не может упустить такую возможность, — вы уже назначили дату?
— Мы об этом еще не говорили, но я гарантирую, ты узнаешь об этом первой.
— По-моему, свадьбу лучше справлять летом, — говорит Элейн.
— Не сомневаюсь. Извините, но мне пора. Эд меня ждет.
Я неохотно целую всех гостей на прощание. Мать провожает меня до двери.
— Могла бы быть полюбезнее сними, — шипит она.
— А ты могла бы постесняться приглашать весь этот сброд, чтобы похвастаться новым бойфрендом своей дочери.
— Не бойфрендом, а женихом, — говорит она. — И я не приглашала их, чтобы похвастаться. Я давно собиралась их пригласить и совершенно забыла, что вы с Эдом тоже хотели заехать.
— Именно поэтому они так расстроились, что его не было.
Моя мать складывает руки на груди и смотрит на меня.
— Я тебя не понимаю, Либби. Большинство девушек прыгали бы от счастья, если бы им сделал предложение сам Эд Макмэхон, а ты постоянно ходишь надутая. Что с тобой такое? Будто ты не хочешь выйти замуж за самого богатого мужчину в Британии.
— Что это? — Я освобождаюсь от удушающих объятий Эда и вижу у него на ногах поношенные, драные войлочные тапки. Точно такие же были у моего дедушки.
— Мои тапочки. — Похоже, он в замешательстве. — Это мои самые любимые тапочки. Разве они тебе не нравятся?
— Эд! Такие тапочки в доме престарелых носят. Они просто ужасны.
И снова у него на лице появляется это выражение грустного щенка, которое раздражает меня до такой степени, что хочется его ударить.
— Эд, ты похож на шестидесятилетнего старикана, заключенного в тело молодого мужчины.
— Что это ты говоришь?
— Ты иногда ведешь себя прямо как столетний старик. — Черт, по-моему, я перегнула палку. — Извини, — говорю я, обнимаю его и целую.
Слава богу, он перестает смотреть на меня как щенок.
— Ты совсем не старый, просто иногда ведешь себя как мой дед.
— Я их выброшу, — говорит он, скидывая мерзкие тапки и бросая их в помойку. — Вот! — Он закрывает крышку мусорного ведра. — Тапок больше нет. Ты довольна?
— Да, — смеюсь я.
Но дело не только в тапочках. Иногда меня серьезно беспокоит, что Эд будто живет в другом мире. Он словно вообще не имеет понятия, что происходит вокруг. Иногда я думаю, что вынуждаю себя общаться с человеком, который кажется мне слишком скучным.
Да вы только послушайте меня!
— У меня плохое настроение. Извини, дорогой. Это все из-за родителей.
— Не люблю, когда Либби ворчит, — говорит Эд, садится рядом со мной на диван и выпячивает губы для поцелуя.
Я неохотно целую его, и он улыбается.
— Мне нравится, когда Либби довольна.
— Я стараюсь, — говорю я и улыбаюсь.
— Так-то лучше, — отвечает он и снова целует меня в губы, потом в шею и гладит волосы. Я знаю, что последует за этим. Да-да. Шаг номер два — рука ложится на грудь.
— Ммм, — бормочет он, уткнувшись лицом мне в волосы, — Либби вкусно пахнет.
Шаг номер три — рука под свитер, рука под лифчик, расстегиваем лифчик (с большим трудом).
— Пойдем в кроватку? — говорит Эд, стаскивая с меня свитер.
— Зачем? Чем тебе диван не нравится? — спрашиваю я.
— Нет! — Он в ужасе. — Если мы собираемся поиграть в «мышка идет в норку», надо пойти в кроватку.
— Хорошо. Мышка идет в норку. В кроватке. О'кей. — Я беру свитер и поднимаюсь по лестнице.
Интересно, он думает, что от слов «мышка идет в норку» мне положено возбудиться? Как вообще можно заниматься сексом с кем-то, кто называет это «мышка идет в норку»? Это все, чего от него можно ожидать?
И тут я вспоминаю Ника. Не просто вспоминаю, а начинаю думать о нем. О том, как мне нравилось заниматься с ним сексом, — это был настоящий секс, грязное, плотское удовольствие, а не какие-то детские игры. Я вспоминаю, как он заводил меня, как мы делали это повсюду в моей и его квартире.
Один раз мы даже занялись любовью в машине. Я со смущением вспоминаю этот случай. Как-то в субботу мы остановились на Кингс Кросс, чтобы купить вечернюю газету, и, когда вернулись в машину, на нас вдруг что-то нашло. Через час в запотевшее окно кто-то постучал. Я тяжело дыша опустила стекло. Там стоял полицейский.
— У вас все в порядке, мадам? — спросил он с усмешкой.
— О да, все в порядке.
— Просто вы стоите здесь уже час, а это небезопасное место. Тут всякие ходят.
— Хмм... извините.
— Никак не можете распрощаться со своим другом? — Ухмылка на его лице стала шире.
Проклятый шпик.
Ну все, хватит! Хватит вспоминать о Нике. На чем я остановилась? Ах да, мы с Эдом играли в мышку. В кровати. По ощущениям — нормально. Не супер. Не приятно. Просто нормально, и все. И, к вашему сведению, я испытываю оргазм, но, если долго тереть в одном и том же месте, это же неизбежно.
Я пытаюсь сделать что-то новенькое. Неплохо было бы для разнообразия мне быть сверху. Но когда я взбираюсь на Эда, у него на лице застывает выражение ужаса.
— Что ты делаешь? — кричит он.
