Татьяна Туринская - Танец белых одуванчиков
— Ты ничего не понял, — по-прежнему тихо возразила Светлана. — Я, Кирюша, тебя люблю и любить буду. Всегда, до конца жизни. Но мы навсегда останемся сами по себе. Ты и мы с маленьким. Потому что нам нельзя быть вместе.
— Это, интересно, почему же?
— Потому что ты не понял главного. Ты не понял, что меня интересуешь только ты. Ты усомнился в моей любви. Дурачок. Какой же ты дурачок! Я тебе последнее готова отдать, я тебе саму себя отдала — а ты не понял. Ты так ничего и не понял! Меня никогда не интересовали твои деньги, Кирюша. Я и не рассчитывала на твою поддержку. Мы с мамой сами справимся — правда, мама? У нас, у Кукуровских, это в крови. Никогда еще Кукуровские от мужиков не зависели, и я не буду. И никогда меня не интересовали твои доходы. А прибылью и правда интересовалась. Ты, Кирюша, понимаешь разницу между доходами и прибылью? Доходы — это твое личное. А прибыль — это доход твоего предприятия. Мне всего-навсего нужно было проконсультироваться с опытным человеком насчет распределения прибыли. Потому что хозяева моей фирмы настолько бестолково ею распоряжались, что в результате разорились, а теперь пытаются вину за это повесить на меня. Мне нужен был только твой совет, понимаешь? Консультация. А на твои деньги я никогда не зарилась. А теперь уйди, пожалуйста. Я не хочу тебя больше видеть.
Кирилл обалдело смотрел на нее и не мог отделаться от ощущения, что что-то упорно проходит мимо его сознания. Это она что, так ловко лжет? Изворачивается? Или он и в самом деле бестолковый дурак? Доход, прибыль. Это ж только слова разные, смысл-то все равно один — деньги. Поэтому услышав слово "прибыль", он, естественно, решил, что речь идет о деньгах. А Света, выходит, имела в виду совсем другое? Ее не интересовали его деньги? Она была с ним ласкова вовсе не по расчету?..
— Это… правда? Только посоветоваться? — все еще с нотками сомнения в голосе спросил он.
— Правда, — жестко ответила Света.
— Проконсультироваться? Просто по работе?
Светлана молча кивнула и отвернулась в сторону. Слезы душили. Обидно было до смерти! Как он мог подумать о ней такое?! Что ей нужны только его деньги?! Глупый, какой же ты глупый, Кирюшенька! Как же ты мог?! Как же не понял, не разглядел ее любви?!
До Кирилла доходило очень-очень медленно. Это что же, он собственными руками разбил счастье? В тот момент, когда оно было в его руках? Вернее, в аккурат покоилось на его груди? Его белое пушистое счастье. Кудрявое. А он ничегошеньки не понял?!
— Господи, Светка! — воскликнул он и бросился к ней.
Встал на коленки перед нею, уткнулся носом в ее мягкие колени:
— Светка, Мышь моя! Я что, и правда такой идиот?!
Та молчала. Правда, и отстраняться не стала. Сидела напряженная без движения, как статуя. А внутри выскакивало от счастья сердечко. Господи, вот же он, ответ на жуткий вопрос "почему". Вот почему. Он решил, что ее интересуют его деньги. И разве его в том вина? Это же она сама так по-дурацки сформулировала вопрос, что его запросто можно было принять за ее меркантильный интерес. Ведь нечестно обвинять его одного в этом недоразумении. Разве ее собственная вина меньше?
Кирилл упорно отказывался вставать, так и стоял на коленях, обхватив руками Светкины ноги. А та и не пыталась его поднять. Наталья Леонидовна тактично встала из-за стола, тихонько оделась в прихожей и вышла, неслышно прикрыв за собою двери.
Света громко сглотнула слюну. Господи, как же все глупо! Это что же, если бы Кирилл сейчас не пришел, они оба так и остались бы в неведении? Так до конца дней и не разобрались бы в этой нелепой ошибке? Но он пришел, зачем сейчас думать о том, что было бы, если бы… Ведь пришел, пришел даже невзирая на ее мнимую меркантильность! Значит… Значит, она хоть что-то для него да значит? Но что именно? Он ведь по-прежнему женат, и она по-прежнему не имеет на него никаких прав. И она снова и снова будет воровать у Тамарки счастье по кусочкам? В надежде, что когда-нибудь из этих кусочков можно будет сложить нечто цельное?
Светины руки сами собою потянулись к Кириллу. Теперь уже не он, а она запустила обе мягкие белые ладошки в его короткие жесткие волосы. И он понял, он все понял!
— Мышь! Белая моя, кудрявая моя! Ты меня когда-нибудь простишь? Хоть когда-нибудь, хоть к пенсии?
— Уже простила, — сквозь слезы улыбнулась Света. — А ты меня?
— Я? — удивился Кирилл.
— Ну как же, это ведь я так по-дурацки спросила. Нужно было как-то иначе, другими словами. Надо было рассказать тебе, какие у меня Потребеньки придурки. А я не хотела наше с тобой драгоценное время на них тратить, вот и не рассказывала ничего про них. А потом, когда невмоготу стало, когда обязательно надо было посоветоваться, так двусмысленно сформулировала вопрос. Знаешь, я ведь даже не подозревала, почему ты ушел. Так и этак нашу последнюю встречу по косточкам разбирала, все пыталась найти причину — что же тебе так не понравилось. Думала даже, что ты пришел убедиться, что я не доставлю тебе хлопот своей беременностью, а убедившись — тут же ушел.
— Глупая, — счастливо улыбаясь, произнес Кирилл. — Какая же ты у меня глупая! Какие мы с тобой оба глупые!
Подхватил на руки свою беременную ношу и с огромным трудом протискиваясь между столом и шкафом, поднес ее к дивану.
— Мышь моя, — бормотал он, расстегивая ее платье. — Кудрявая белая глупая мышь…
Света плакала, не боясь испортить праздничный макияж — глупости, разве Кирюша ее ни разу не видел ненакрашенную? Уткнулась маленьким розовым носом в его широкую грудь, и плакала, как дитя малое.
— Я сильно толстая, да, Кирюшенька?
Кирилл не ответил. Улыбнулся, и продолжал внимательно разглядывать потолок. Потом сказал:
— Знаешь, меня Кирюшенькой только мама всегда называла. То есть не всегда, а когда хотела мне показать, как довольна мною. Знаешь, ласково так, нежно. А у тебя еще нежнее получается. Ты так странно говоришь…
— Странно, — передразнила Света. — Не странно, а картаво.
— Нет, — возразил Кирилл. — Когда картаво — это некрасиво. А ты так мягко грассируешь. Честно, мне очень нравится. А тебя не обижает, что я тебя Мышью зову?
— Неа, — потерлась о него лбом Света. — Мне наоборот нравится. Вроде и неласково, кто другой бы оскорбился. А мне нравится. Потому что это говоришь ты.
Помолчали немного. Света всполошилась:
— Ой, мама же может в любую минуту вернуться!
— Надеюсь, ты меня не собираешься выставлять за дверь? Она меня уже все равно срисовала. Да и не выгонишь ты меня теперь.
— Ну хотя бы одеться я должна или как?
— Ну, одеться — так и быть, — любезно позволил Кирилл.
