Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
– Да. Нет. Да. – Марина закрывает глаза и пытается объяснить, почему она одна виновата в том, что случилось. – Мы же не в прошлом веке живем. Я знаю, не стоило… Нет, правда, я сама виновата. Вообще, я тут подумала: может, надо извиниться… боже, поверить не могу, что все это рассказываю! А тебе, ну, не нужно никуда идти?
– Нужно. Но послушай…
– Тогда иди.
– Бедняжка…
– Не сходи с ума. – Марина запрокидывает голову: только слез сейчас не хватало.
– Это же правда. Конечно, ты бедняжка, глупенькая.
– Дело в том… – торопливо говорит Марина. – Да, это глупо, но я не знаю, что думать, что… чувствовать.
– Злость.
– Злиться нелепо, – отвечает она, и зачатки симпатии к Ханне Норт испаряются.
Потому что Ханна Норт не права. Марина слушает, как квартет мистера Дэвентри поет «Прощая, мой крошка из Конни-Айленда», и притопывает ногой, не попадая в такт. Когда мама возвращается из уборной и предлагает ей апельсиновый сок, Марина трясет головой, берет свой пустой бокал и решительно направляется к Биллу Уоллису в новой жилетке, который прибрал для своей семьи целых две бутылки шампанского. Злиться? Какая чушь! Ханна Норт хоть и старше, а ничего не понимает.
Спустя десять минут под мелодию «Свадебных колоколов» Марина вдруг ясно видит: Ханна Норт абсолютно права.
Ярость ко всем ним придает сил. «Мне отмщение, – думает Марина, отчаянно жестикулируя у себя в голове. – Нам. Должно быть. Как вы смеете? – Она мысленно отталкивает от себя Александра Вайни. – Как вы смеете?»
Она, кажется, немного пьяна, но это не беда: все слегка пьяны, кроме ее матери, разумеется, – это было бы отвратительно.
– Тут нигде не раздают сэндвичи? – спрашивает мама, хотя кто угодно может ее услышать.
– Нет, – отвечает Марина. – Конечно, нет. Мы же не…
– Милая… – Мама пристально на нее смотрит. – Давай быстренько сходим и найдем тебе что-нибудь поесть.
– Нельзя, – отмахивается она. – Не положено.
«Как я зла», – думает она в порядке эксперимента, но злости как не бывало, а на глубине уже шевелится чувство вины. Что она там должна чувствовать? Пусть Ханна Норт повторит.
– И потом, скоро начнется… это… ну, ты знаешь.
– Церемония награждения.
– Да, – шепчет Марина. – Я его ненавижу.
– Знаю. Я тоже.
Где сейчас Александр Вайни? Его жена вернулась в «Стокер», к своему огороду. Гай ловит Маринин взгляд и произносит одними губами что-то нечитаемое. Ей плевать, пусть хоть пропадет навсегда, потому что сейчас, при виде его отца, вручителя наград, бриллианта в короне доктора Три, ее мутит. Как он посмел отвезти ее полупьяной к мосту?! Женатый человек! Почему миссис Вайни его не остановила?! Марина растерянно думает о глиняных ногах, о колоннах, увенчанных статуями, и в основном о его вздувшихся вельветовых брюках: не джентльмен, а лицемер.
– Не хочу я на эту дурацкую церемонию, – говорит она.
– Не глупи, солнышко. Дождемся конца и поедем домой. Тебе нужно отдохнуть.
Марина кусает губу и морщится от боли. Она одета в школьную форму: десять отдельных предметов, считая ботинки, пояс и ленту в волосах, но не считая часов. То, что случилось вчера в этой самой одежде, пропитало ее отравой: поставило семью под угрозу, усугубило предательство. Марина и так уже, как последняя дура, обняла их утром на прощание, а мама, находясь с ней в одном кубоиде воздуха, вдыхает скверну в этот самый момент – и вдохнет еще больше, когда они будут сидеть в тесном зале, внимая и аплодируя его непринужденной, блистательной речи.
От этой мысли Марину мутит еще больше. Так-то она отплатит своей отважной семье за их любовь: принесет в Вестминстер-корт все, что связано с мистером Вайни.
Однако времени на раздумья уже не осталось. Мистер Дэвентри у выхода из шатра созывает зрителей на церемонию, и хотя очень важно попасть туда раньше всех и занять лучшие места, Марина и Лора медлят, оказываются в конце очереди и попадают в зал богословия последними.
41
Марина, как ее мама уже догадалась, кажется, немного пьяна. Так и Лора: ее адекватности можно лишь посочувствовать. Они, как «Ненаграждаемый ученик + Родитель (1)», должны сидеть в зале, но, попав туда в последних рядах, видят, что свободных мест уже не осталось.
– Может, туда? – говорит Лора, кивая на длинную узкую платформу вдоль правой стены. Стулья на ней, хоть и возвышаются на пару ступенек, спросом не пользуются: вид оттуда частично загораживают бордовые витые колонны, хорошо знакомые по рекламному проспекту. Возможно, по этой причине там еще остались свободные места.
– Нельзя, – отвечает Марина. – Они для сэров.
– А? Ну, сегодня-то можно, смотри, там уже кто-то сидит. Мне кажется, учителя, э-э, сэры, префекты, неважно – все на сцене. Видишь, впереди как раз пара свободных мест.
Колонны сделаны не из ужасного мрамора, как Лора предполагала, а из простого пластика, покрашенного в неприятный оттенок куриной печенки с темными менструальными потеками. Вид открывается неплохой – во всяком случае, на зал; ни преподавателей, ни, слава богу, Александра Вайни, должно быть, стоящего на сцене за спиной у директора, отсюда не видно. Лора опирается на поручень, отделяющий их от остальной школы, и сопротивляется желанию положить голову на руку, всего на минуточку. Марина продолжает упрямиться; Лоре, по правде сказать, это уже надоело. У нее мигрень и несколько огромных проблем – как хорошо было бы отдохнуть в тишине и обдумать все прежде, чем они сядут на поезд. Может, Александр Вайни и негодяй, но он, как ни крути, интеллектуал, вручает награды, появляется в телевизоре, а беднягу Золтана уже не вернуть. Они послушают его речь, вежливо похлопают и уйдут.
Марина обводит глазами зал. Сидеть здесь на возвышении, под прямым углом к остальным рядам, против шерсти – все равно что смотреть телевизор. С этими людьми у нее ничего общего. В бок впился пояс, сердцу тесно в груди; она не видит ни Гая, ни Саймона Флауэрса, ни единой души, до которой ей было бы дело. Даже мистер Вайни не на виду, хотя скоро зазвучит его голос. По расписанию награды начнут раздавать через шесть минут, и доктор Три не хочет затягивать церемонию. Марина чувствует, как к горлу подкатывает тошнота.
Благодаря авантюрным свиданиям с Гаем ей известно, что в конце платформы есть проход за сцену, ведущий к маленькому туалету.
– Я быстро, – говорит она и убегает.
Мысли лениво шевелятся; даже глаза моргают как-то замедленно. Она садится на унитаз, и в голову ей приходит блестящая идея снять колготки, чтобы сбить жар. За колготками следует пояс, но ей по-прежнему душно. В тишине слышен пульс и еще какой-то звук, похожий на рев воды. Быстро, с опытностью человека, привыкшего против воли делить комнату с соседом, она нащупывает лифчик и расцепляет крючки, потом расстегивает блузку, а после вытягивает и то, и другое через горло мешковатого джемпера. Одежда свисает с рук, словно внутренности. Марина, слегка запыхавшись, думает: «Сейчас избавлюсь от них, и никто не заразится». Босые ноги упираются в туфельки без шнурков. Она стягивает трусики, глубоко вдыхает, поднимает крышку с бачка для туалетной бумаги, пихает туда одежду и закрывает его.
