Вирджиния Эндрюс - Ангел тьмы
— Том не хочет брать их.
Я нахмурилась, не зная, как вдолбить что-либо в голову старику, не способному отличить реальную действительность от своих фантазий.
— Тебя прогнал отец?
— Люк славный парень, он на такое не способен.
Рядом с дедушкой я почувствовала себя уверенней. Он не предал меня, как Кейт и Наша Джейн. Вероятно, это Том сказал ему, что я направляюсь в Уиннерроу, и старик решил морально поддержать меня. А деньги, скорее всего, взял себе папаша.
Все собравшиеся в церкви обернулись и смотрели на нас, кто-то делая большие возмущенные глаза, а кто-то приложив к губам палец, так что дедушка от смущения согнулся в три погибели, готовый провалиться сквозь землю.
— Сиди прямо! — прошипела я, толкнув его локтем в бок. — Не унижайся и ничего не бойся! — Но дедушка остался в той же неудобной позе, прикрывшись, как щитом, соломенной шляпой.
Преподобный Вайс строго взирал на меня с подиума. Нас разделяло расстояние примерно в двадцать шагов, но все же мне показалось, что в его взгляде я заметила предостережение.
Ровным, задушевным голосом, проникнутым удивительной внутренней притягательной силой, он наконец произнес:
— Прошла зима. На смену ей пришла и быстро ушла весна. И вот опять для нас наступило лето, а вскоре и осень раскрасит своими яркими красками деревья, а потом снова повалит снег. И я спрашиваю: каковы же наши достижения? Добились ли мы успехов или остались в убытке? Известно, что человек обречен на страдания и грехи со дня своего рождения, тем не менее Господь был к нам настолько милостив, что пока сохранил нам жизнь. И потому мы продолжаем смеяться и плакать, болеть и выздоравливать. Некоторые из нас продлили свой род, другие потеряли близких и любимых, но такова воля Божья: давать и отбирать, чередовать утраты с приобретениями, восстанавливать и разрушать по прихоти природы. Но как бы ни был труден наш жизненный путь, в какую бы стремнину испытаний и страданий ни ввергала нас судьба, поток Его бесконечной любви к нам всегда нас вновь выносит в ровное и спокойное течение реки жизни, чтобы мы имели возможность возрадоваться и воздать Ему нашу хвалу, собравшись, как сегодня, в молельном доме, невзирая на таящиеся вокруг нас смерть и предстоящие нам завтра новые перипетии, от которых не дано уклониться. На все воля Господня, он благословляет и карает нас одному Ему ведомыми путями. Нет страшнее греха, чем убийство, но не менее тяжкий грех — копить в сердце своем злобу и ненависть и судить о чужих делах, не зная всех обстоятельств. И хотя тайные замыслы наши и не ведомы другим смертным, нет никаких тайн от Всевышнего!
Он излагал свои мысли, подобно Библии, иносказательно, и истолковать их можно было как угодно. Голос Вайса звучал монотонно и завораживающе, взгляд был устремлен прямо на меня, и я вынуждена была опустить глаза, чтобы не поддаться его гипнотической силе, парализующей волю.
Я ощущала на себе множество скрытых взглядов, но один из них резал меня, словно бритвой, и, оглядевшись вокруг исподлобья, я наконец поняла, откуда он исходит: пряча свои зеленые глаза под полями шляпки из зеленой соломки, на меня презрительно глядела Рива Сеттертон, мать Китти Деннисон!
По спине у меня пробежал холодок. Как же я могла явиться в Уиннерроу, совершенно позабыв о родственниках Китти? Еще слава Богу, что здесь, вроде бы, не было родителей Логана или его самого! Я потерла ладонью лоб, горячий и разламывающийся от боли. От избытка непривычных ощущений у меня все плыло перед глазами, голова кружилась, и я плохо соображала.
Дедушка внезапно распрямился, с трудом поднялся на ноги и протянул мне руку, пробормотав озабоченно:
— Ты скверно выглядишь, Хевен. Нам лучше уйти отсюда.
С неожиданной силой он вцепился в мою руку и увлек меня по проходу за собой. Я была слишком слаба, чтобы возражать ему или сопротивляться. Дойдя до задней скамьи, мы остановились и сели, и тотчас же на меня нахлынули детские воспоминания; и снова меня охватил трепет от множества окружающих меня хорошо одетых людей с самодовольными лицами, от самой церкви с ее витражами, и снова я ощутила собственную ничтожность перед Богом, равнодушным к нашим нуждам и благосклонным к тем, кто опускал в церковную копилку долларовые банкноты, а не жалкую мелочь.
Боль в висках становилась нестерпимой. «Что я здесь, собственно говоря, делаю?» — пронзила меня внезапная мысль. Да кто я такая, чтобы осмелиться сражаться с общепризнанным чемпионом гладиаторов этого уиннерроуинского воскресного Колизея? Я робко окинула взглядом переполненную церковь, надеясь увидеть хотя бы пару дружелюбных глаз… Но что же такое особенное сказал преподобный, после чего все присутствующие обратили взоры на меня?
Лица слились в одно бесформенное пятно с враждебными глазами, и вся защитная оболочка, державшаяся лишь на вере в любовь Троя, слезла с меня, словно краска с мокрого дерева. Мне хотелось вскочить, схватить дедушку в охапку и убежать прочь отсюда, пока на нас не выпустили из клеток кровожадных львов.
Я почувствовала себя спящей красавицей, очнувшейся от сна в стане врага. Чары, околдовавшие меня с момента моего вступления в замок Фартинггейл, распались, а день, когда я обрела Троя, вдруг стал казаться очень далеким.
Все случившееся со мной утратило реальность и представлялось мне лишь игрой собственного воображения. Я невольно поймала себя на том, что кручу на пальце обручальное кольцо с бриллиантом в девять каратов, которое Трой велел мне не снимать, даже если мы с ним и не поженимся. Я оставила кольцо в покое, но принялась теребить жемчужное ожерелье с бриллиантовыми и сапфировыми подвесками — тоже подарок Троя на нашу помолвку. Я словно бы пыталась убедить себя, ощупывая эти украшения, что всего лишь несколько дней тому назад жила в одном из богатейших легендарных домов в мире.
В этот воскресный вечер в церкви время словно бы исчезло.
Я ощущала себя то совсем старой, то вдруг превращалась в ребенка. Мои кости ныли, и вся я была охвачена жаром и бессилием.
— Склоним же теперь наши головы и помолимся! — воскликнул священник, отводя наконец от меня свой парализующий взгляд, и я вздохнула с некоторым облегчением. — Помолимся смиренно о том, чтобы Он даровал нам прощение, и мы смогли бы вступить в день грядущий, оставив в минувшем дне все наши грехи, печали и невыполненные обещания. Будем же чтить впредь всех, на кого мы таили обиду, и заречемся не обижать ближних своих и относиться ко всем людям так, как хотелось бы нам, чтобы и они к нам относились. Все мы смертны и должны прожить отпущенный нам на земле срок со смирением, не держа ни на кого камня за пазухой и никому не завидуя… — Вайс все говорил и говорил в подобном духе, и мне казалось, что обращается он именно ко мне.
