Синтия Виктор - Единственная
— Как поживаешь? — Бен пожал протянутую руку.
— Спасибо, нормально, — кивнул Джо. — Вожу такси, зарабатываю на жизнь. Никогда не уезжал из родных мест, не то что ты. — Он рассматривал пиджак Бена. — Слышал, ты стал врачом. Рад за тебя, дружище. Ты всего добился сам.
— Спасибо. — Бен был смущен и не знал, что ответить.
— Я знаю, ты приехал хоронить отца, — лицо Джо стало печальным, — мне очень жаль мистера Дамироффа. — Заметив удивление на лице Бена, он поспешил пояснить: — Наши отцы вместе играли в пинак, вот откуда я знаю о его смерти. Они еще с двумя партнерами играли каждый вечер по четвергам, и эта игра продолжалась по меньшей мере лет десять.
— Правда? — Бен не представлял, что его отец вообще умел играть в пинак, а тем более что он был постоянным игроком. «Рад за тебя, отец», — подумал он.
— Хороший человек твой отец. Знаешь, я собирался завтра привезти на церемонию своего старика. — Джо для приличия помолчал немного, а потом снова обратился к Бену. — Тебя, наверное, подбросить до Вестерфилда? — Он повернулся лицом вперед и задумчиво смотрел на Бена в зеркало, как тому показалось, очень долго. — Бен Дамирофф, — наконец пробормотал он, — о Боже правый.
Бен вопросительно посмотрел на Джо, но тот, ничего больше не добавив, повернул ключ зажигания. После целых десяти минут молчания Джо снова принялся болтать так, будто ничего не произошло, посвящая Бена в жизнь их бывших товарищей по школе.
Когда они подъехали к жилому комплексу, на счетчике было шестнадцать долларов, и Бен полез за бумажником.
— Э, оставь это, — запротестовал Джо.
— Пожалуйста, возьми. — Бен наклонился вперед, пытаясь всучить Джо двадцатидолларовую банкноту.
— Ни за что.
— Спасибо, но я не могу допустить, чтобы ты так поступил… — Бен улыбнулся и бросил деньги на переднее сиденье рядом с водителем. — Завтра утром увидимся?
Джо уехал, а Бен, оставшись стоять на тротуаре, смотрел на жалкое грязное здание. Это был момент, который наводил на него ужас. Наконец он медленно вошел и на лифте поднялся наверх.
Бен предполагал, что увидит подобную картину, но все же был больно поражен тем, какой унылой и запущенной оказалась квартира. За эти годы Леонард ничего не выбросил и не купил ничего нового, мебель стала старой и наполовину развалилась. Бен бесцельно бродил среди этого хаоса, время от времени выбрасывая старые газеты и распечатанные письма, но чаще просто поднимая вещи и снова кладя их на то же место. Вот оно, родительское гнездо, результат жизни его отца и матери. Все, что они оставили после себя на земле — потертые кресла, старая посуда и ничего больше, куча бесполезного хлама, от которого завтра днем предстоит освободиться.
В комнате родителей Бен открыл дверцу шкафа и провел рукой по нескольким пиджакам и рубашкам Леонарда, выношенным до последней степени, и в глубине заметил… Ну, конечно, платья Кит, Леонард хранил их все эти годы. С печальной улыбкой Бен достал их из шкафа. Задвинутые в глубину шкафа на много лет, они бесформенно болтались на вешалках, краски выцвели, от них пахло затхлостью. Бен помнил их все три: светло-голубое она носила очень часто, другое, с красными и желтыми цветами, надевала, когда шла в какое-либо официальное место, а черное с блестками предназначалось для особо торжественных случаев. Бен смотрел на ее платья, ощущал их в руках, и мать на мгновение снова вернулась к нему. Вешая платья на место, он был переполнен жалостью — к себе, к обоим родителям.
Бен провел бессонную ночь в своей старой комнате на неудобной жесткой узкой кровати, которая теперь была ему коротка, с болью глядя на тонкие вытертые простыни и одеяла, выцветшие шторы и обои; при лунном свете он рассматривал школьные флажки на стене, свой старый письменный стол и старые школьные учебники, кое-как втиснутые в стоящий рядом книжный шкаф. Все было поблекшим, словно медленно исчезающим, и, когда наступило утро, он почувствовал облегчение от того, что мог одеться и пойти позавтракать в ближайшее кафе.
— Я тоже люблю тебя, увидимся через пару дней.
Бен положил трубку, радуясь, что смог дозвониться до Карлин, их разговор был коротким, но ему стало лучше просто от того, что он услышал ее голос. Затем, собравшись с силами, Бен вошел в зал, где уже начал собираться народ, и его взгляд моментально метнулся к простому коричневому гробу напротив двери. Бен уже был здесь сегодня рано утром, чтобы подписать необходимые для похорон документы. Сейчас крышка гроба была открыта — он мог сказать отцу последнее «Прощай». Бен молча смотрел на Леонарда, мирно лежавшего в своем лучшем костюме с вытянутыми по бокам руками.
— Такой хороший человек. — Седая старушка, которую Бен не узнал, подошла к нему. — Я буду скучать по нему.
Бен рылся в памяти, но не мог представить себе, кто бы это мог быть, и решил, что это, должно быть, одна из постоянных покупательниц магазина. Он поблагодарил ее, и она отошла, оставив его наедине с самим собой. Бен оглядел комнату, на церемонию пришло человек двадцать, но он узнал всего нескольких, среди них была Лилиан Сквайр, которая разговаривала с какой-то парой в другом конце зала, и Бен уже собрался подойти к ней, когда внезапно заметил Джей. Т. Сквайра, направлявшегося к нему в своем инвалидном кресле с сердечной улыбкой на лице.
У Бена сжались кулаки, несмотря на то, что он приказал себе расслабиться. Уж меньше всего он ожидал увидеть Джей. Т. на похоронах отца. Неужели он отказался от своей безумной идеи, что стал калекой по вине семьи Дамирофф? Бен знал, что во всем случившемся Джей. Т. обвинял Кит, Леонарда и почему-то даже самого Бена. Джей Т. ненавидел их всех. Но, возможно, он наконец-то додумался, как это несправедливо; возможно, он даже осознал, что сам несет некоторую ответственность за то, что был с Кит в номере мотеля. «Нет, — с горечью решил Бен, — слишком невероятно ожидать такого от старого Джей. Т.».
— Ужасный день, Бен, ужасный, ужасный день. — Джей. Т. смотрел на него из своей инвалидной коляски, обреченно качая головой.
Бен внимательно рассматривал Джей. Т.: цвет лица у него был серый, кожа на щеках обвисла, образовав под глазами мешки, черные волосы, которыми всегда так гордился Джей. Т., были еще густыми и такими же темными, как прежде, очевидно, благодаря краске; чувствовалось, что когда-то он был красив, но глубокие складки у рта, которые пролегли за эти годы, придавали ему злобное выражение, лишая лицо былой своеобразной привлекательности. Теперь лицо отражало натуру человека. Джей. Т. был худ, как тростинка, воротник рубашки, надетой под темно-синий блайзер, свободно болтался вокруг шеи, а через тщательно отглаженные слаксы выпирали костлявые коленки его теперь совсем бесполезных ног, сложенных вместе и прижатых к одной стороне кресла.
