Ирина Волчок - Журавль в небе
Впервые его подарок — «Наполеону, Александру Македонскому и матери Терезе» — она надела на свой день рождения. Она совсем забыла о дне рождения, а если бы и помнила, то отмечать его все равно не собиралась. Но «Твой дом» («Мой дом» конечно же до сих пор и во веки веков «Мой дом») тактично дал ей понять, что празднование все равно будет, что бы она по этому поводу ни думала.
— Сюда все не поместятся, — озабоченно говорила ее помощница Оля. — Придется ресторан снять. Или лучше в конференц-зале «Стройинвеста»? Туда больше народу влезет. Ведь все припрутся!
— Да кто все? — смеялась Тамара. — Нас всех, вместе со штатом «Стройинвеста», всего сорок человек! Что мы в конференц-зале делать будем? В футбол играть?
— А вот увидите, — упрямо сказала Оля. — Человек триста будет, если не больше. Из мэрии уже звонили, спрашивали, что подарить. Из администрации звонили. И строители. А просто друзья? Их что — не пускать, что ли?
Тамара отдала подготовку праздника на откуп Оле и примкнувшим к ней добровольцам — и благополучно забыла об этом. Однако накануне ей напомнили, рассказали, где, когда и как все будет происходить, потребовали парадную форму одежды и хоть какой-нибудь макияж…
Вечером дома она закрылась в своем «рабочем кабинете», вынула из сейфа полированную деревянную шкатулку, долго не решалась ее открыть. Потому что знала, что под крышкой — свернутый лист бумаги, на котором корявым почерком Юрия Семеновича написано две фразы. Она однажды уже прочла их — и потом не спала ночами, и плакала, и ходила в церковь… Она все-таки открыла шкатулку, и бумажная трубочка тут же развернулась, и она будто не глазами прочла, а услышала голос Юрия Семеновича: «Наполеон, Александр Македонский и мать Тереза! Я вас всех люблю». Тамара подержала записку в руках, машинально обводя пальцем контуры крупных корявых букв. Мы не говорим о любви, мы уже не школьники, мы взрослые люди, мы все понимаем… Что там еще он говорил? Она слышала только то, что он говорил, а понимать и вовсе ничего не понимала. «Я вас всех люблю». Не у кого попросить прощения за тот внезапный ужас: а вдруг врагами станем?
Тамара отложила записку в сторону, стала вытаскивать из бархатных недр шкатулки прохладную тяжесть камней, вправленных в тонкую вязь золотой сетки, — что-то сложное, хитро перекрученное, с длинными подвесками и асимметричным рисунком. Не слишком рассматривая, наскоро разбиралась с застежками, вешала на шею, вдевала в уши, защелкивала на запястьях, нанизывала на пальцы. Камни и металл сразу согревались, пригревались на ней, приживались. Она никогда не носила таких украшений, она вообще не носила никаких украшений, но эти будто принадлежали ей давным-давно, будто уже знали тепло ее кожи, будто лежали и ждали, когда она их опять наденет. Зеркала в ее «рабочем кабинете» не было, она вышла в прихожую, включила все светильники, которые там были, и нерешительно уставилась в зеркало. Да… Со старым спортивным костюмом весь этот изыск смотрелся довольно странно. А правда — в чем же она пойдет завтра? Она так и не занялась своим гардеробчиком. У нее по-прежнему были те же офисные костюмы, дорогие и невыразительные, те же строгие юбки и еще более строгие блузки — униформа бизнес-леди.
— Мне не с чем это носить, — сообщила Тамара своему отражению. — Дожила.
Отражение скроило сочувственную мину и согласно кивнуло.
— С белым платьем, — прозвучал голос Николая у нее за спиной. — У тебя белое платье есть.
Она оглянулась, смущенная тем, что он застукал ее за… вот за этим. Николай стоял в проеме двери, ведущей в гостиную, и с каким-то странным выражением смотрел на нее.
— У меня нет белого платья. — Тамара отвела глаза и почему-то прикрыла рукой сверкающую тяжесть ожерелья. Но на руке точно так же сверкали широкий браслет и два вычурных перстня, и она опустила руку.
— Есть белое платье. Ты просто забыла. Не носила — вот и забыла. Длинное такое.
А правда, забыла. Года три назад Ленка навязала ей платье, которое купила себе, но промахнулась на размер. Или просто поправилась слишком быстро. Длинное льняное чуть кремовое платье Тамаре нравилось — теоретически. Надевать его было некуда, для всяких презентаций оно было вызывающе простым, для работы — слишком светлым, для лета — слишком длинным, а в гости надевать было жалко — обязательно вином зальют или кетчупом заляпают. И туфли подходящего оттенка у нее были, новые, но вполне удобные туфли, она в них целый день может продержаться.
— А… что это? — прервал ее размышления Николай, глядя на нее все с тем же странным выражением. — Ты вроде никогда бижутерию не носила. Недавно купила, да?
— Это не бижутерия, — вздохнула она. — И я не покупала…
Но больше ничего сказать не успела — в замке щелкнул ключ, входная дверь распахнулась, и в квартиру влетела Наташка, чуть не сбив мать с ног.
— Ух ты! — заорала она, восторженно тараща глаза, и пошла вокруг Тамары, как вокруг скульптуры на выставке. — Ничего себе! Ма, ты где эти феньки оторвала? Почем брала? Дашь поносить?
— Нипочем не брала. Это подарок. — Тамара обиделась на «феньки». — Ишь ты, поносить ей… Может, тебе еще и «мерседес» хочется?
— А кто подарил? Ну, дай разок надеть! — не унималась Наташка.
— Юрий Семенович, — не сразу ответила Тамара и, заметив, как Николай с Наташкой непонимающе переглянулись, стала объяснять, путаясь в словах: — То есть он не дарил… Он хотел подарить, но не успел… Это его юрист мне передал, уже потом, когда Юрий Семенович умер… Я не хотела брать — зачем мне? Но Михаил Яковлевич, юрист, говорит, что это подарок…
— Значит, это не бижутерия, — сказал Николай, повернулся и скрылся в глубине квартиры.
— Не стекляшки, да? — Наташка еще больше вытаращила глаза. — Ма, так это страшные деньги! Это какие камни?
— Топазы. — Тамара поглядывала в ту сторону, где скрылся Николай, и чувствовала себя виноватой. — Они просто все разные — светлые, темные… А так — все топазы. И золото разное — червонное, обычное, зеленое… А так — все золото. В шкатулке паспорт, или сертификат, или не помню, как это называется. Там все написано: из чего сделано, и как называется, и сколько весит…
— Ма, ты за Юрия Семеновича замуж собиралась, да? — вдруг спросила Наташка.
— Нет, — быстро ответила Тамара. — В том-то и дело, что не собиралась я за него замуж!
И тихо заплакала, стаскивая с себя все эти разноцветные топазы в разноцветном золоте, и они сразу остывали, отвыкали от нее, становились чужими и почти незнакомыми в блестящей кучке на подзеркальном столике.
Наташка сгребла эту блестящую кучку, поволокла мать в кухню, бубня что-то одновременно жалобно и сердито, усадила ее за стол, села напротив и строго приказала:
