Люсинда Райли - Цветы любви, цветы надежды
— Конечно, старина! Нам спешить ни к чему. Я просто подумал, ты захочешь уехать отсюда как можно быстрее, — объяснил Себастьян.
— Поговорим об этом завтра, — отозвался Гарри. — А сейчас расскажи мне все, что знаешь про этот прекрасный город.
— Странно, что тебя больше не интересуют события в Англии, — заметил Себастьян в тот же день за обедом, с аппетитом уплетая большой австралийский стейк.
Гарри глянул на свою тарелку, где лежал такой же кусок мяса, сочащийся кровью, и понял, что не сможет его есть. Смущаясь, он подозвал официанта и изменил заказ: вместо стейка попросил порцию рисового супа.
— Конечно, это интересует меня, Себастьян, — ответил он, — но есть ощущение, будто я отсутствовал на родине всего несколько часов. К тому же сегодня вечером мне совсем не хочется говорить о войне.
Себастьян посмотрел на него сквозь толстые линзы очков и сочувственно кивнул:
— Еще слишком рано, старина. Завтра к тебе придет мой портной, он снабдит тебя полным комплектом гражданской одежды. Здесь отличные мастера швейного дела. Он сделает все, что пожелаешь, приятель.
— Очень любезно с твоей стороны, хоть я понятия не имею, что сейчас носят.
— Я бы не сказал, что мужская мода сильно изменилась. Сомневаюсь, что наши английские парни ходят в юбках, как местные жители, — усмехнулся Себастьян.
— Наверное, пока меня не демобилизовали, я должен носить военную форму, — уныло произнес Гарри. — Но все, что у меня осталось от нее в Чанги, — это пара трусов, залатанных палаточной парусиной, и один носок.
— Об этом не беспокойся. В Британию возвращаются тысячи военнопленных, и властям сейчас не до формальностей. Я бы на твоем месте рассматривал это как внеочередной отпуск. Думаю, ты его заслужил, приятель. Когда будешь готов, я покажу тебе кое-какие достопримечательности, идет? Знаешь, здесь такие девочки! Они... как бы тебе сказать... чуть раскованнее, чем англичанки. — Брови Себастьяна вылезли из-под очков. — Впрочем, ты, наверное, еще не окреп после тюрьмы. Что, здорово тебе досталось?
— Не то слово, — откровенно признался Гарри. — Причем мне еще повезло. Я офицер, и со мной обращались немного лучше, чем с солдатами. К тому же я умею играть на рояле, а япошки обожают фортепианную музыку. Они часто приводили меня к себе на квартиры и заставляли для них играть. — Гарри вздохнул. — Если уж на то пошло, рояль спас мне жизнь.
Себастьян просиял:
— Ну, конечно! Я совсем закрутился и забыл про твой талант! Мне надо поговорить с Жизель. Она хочет открыть здесь маленький бар для экспатриантов и ищет музыкантов в оркестр. Может, в ближайшее время соберет здесь бывших пленников, и ты сыграешь для всех нас?
— Может быть, — пробормотал Гарри без энтузиазма. — Интересно, что стало с Биллом?
— Кто такой Билл? — Себастьян нахмурился, озадаченный столь внезапной сменой темы.
— Сержант из моего батальона. Он приехал из Уортон-Парка и был со мной на протяжении всего срока заключения. Билл спас мне жизнь во время падения Сингапура и постоянно навещал меня в госпитале Чанги, когда я болел тропической лихорадкой. Надеюсь, он благополучно вернулся в Англию. Я пошлю домой телеграмму и спрошу, там ли он. — Силы Гарри постепенно убывали. — Извини, Себастьян, я устал. Мне надо поспать.
— Конечно, — кивнул Себастьян. — Иди в свой номер, старина, и, как следует отдохни. Мой портной зайдет к тебе в десять утра.
Гарри встал, чувствуя сильную дрожь в ногах.
— Огромное спасибо, Себастьян, за все, что ты для меня сделал. Скажи, сколько я должен тебе за труды, и я пришлю деньги из Англии телеграфом.
— Считай это моим вкладом в победу. — Себастьян махнул рукой, решительно отметая все разговоры о финансах. — Не бери в голову. Я рад тебе помочь.
Гарри пожелал ему спокойной ночи и медленно побрел к себе в номер, с удовольствием думая о том, что сегодня ночью его больные кости отдохнут на прохладных, чистых и белых простынях, под ветерком от потолочного вентилятора. Засыпая, он тревожился лишь об одном — о судьбе своего друга Билла.
Глава 34
В течение следующей недели Гарри много отдыхал и набирался сил. Его желудок начал привыкать к полезной пище, о которой в Чанги он мог лишь мечтать.
По ночам его по-прежнему мучили кошмары. Он просыпался в холодном поту и тянулся к лампе, которая часто не включалась из-за того, что в Бангкоке то и дело устраивали затемнения. С бешено скачущим сердцем Гарри трясущимися пальцами зажигал свечу, видел свой уютный номер и убеждался, что ужас тюрьмы действительно закончился.
По утрам он спускался на веранду позавтракать, а потом брал газету и уходил в сад, под тенистые кроны огромных пальм. На реке кипела жизнь: деревянные лодки с дизельными двигателями создавали ровный гул, который убаюкивал. Поверх газеты Гарри наблюдал за другими посетителями отеля — среди них были военнопленные с железной дороги Бирмы, — но в разговоры ни с кем не вступал.
Себастьян, офис которого располагался неподалеку, часто заходил его навестить. Они вместе обедали, после чего Гарри удалялся к себе в номер на дневной сон. Он не покидал пределы гостиницы. Спокойная атмосфера и любезная прислуга, с деловитой фацией снующая вокруг, вселяли в него чувство защищенности. Ему не хотелось покидать отель «Ориенталь»: это был его маленький рай.
Себастьян каждый день спрашивал, не хочет ли Гарри послать телеграмму в Уортон-Парк и сообщить родным о своем приезде, но тот отмалчивался. Мысль о дороге домой и о тех обязанностях, которые его там ждут, была для него невыносима. Здесь, в тихом гостиничном мирке, он исцелялся душой и телом.
Однажды, в спокойный жаркий день, возвращаясь вестибюлем с обеда, Гарри увидел, как Жизель командует тайскими рабочими, которые тащат по коридору старое, перевернутое вверх дном пианино.
Поспав, он спустился вниз и заглянул в комнату, куда отнесли инструмент. Под потолком висели только что прикрепленные бамбуковые вентиляторы, на полу стояли столы и стулья. В одном углу виднелась недостроенная барная зона, в другом маячили пианино и ударная установка. Подойдя поближе, Гарри открыл крышку пианино, придвинул стул, сел и дотронулся пальцами до клавиш.
Да, он играл в Чанги, но японцы, как ни странно, заказывали только популярные американские мелодии. Непослушными пальцами Гарри воспроизвел вступительные такты полонеза Шопена. Постепенно руки вспомнили прежнюю манеру игры, и знакомые ноты полились потоком невысказанной боли. Впервые с начала войны Гарри нашел умиротворение в музыке.
Доиграв до конца, он остался сидеть, вспотев от усилия и волнения. От двери донеслись чьи-то хлопки. На пороге комнаты стояла молодая тайская горничная: в руке — швабра, на лице — изумление. Гарри улыбнулся девушке, подумав о том, как она красива даже в мрачном платье горничной.
