Татьяна Тронина - Femme fatale выходит замуж
– Ненавижу мелодрамы! – с чувством воскликнул он.
– Ладно, давай так – сегодня я пойду с тобой на твой боевик, а потом, на следующей неделе, кино буду выбирать я.
– Ладно, – подумав, сказал он. – Тогда собирайся… Нет, погоди!
Он поймал ее и принялся целовать. Жанна чувствовала, как он соскучился по ней. И он ее любил: его губы, ладони, биение сердца – все в нем говорило об этой любви… Все в нем принадлежало ей.
В кино они едва не опоздали.
Потом, когда в полутемном зале погас свет, он прошептал ей на ухо:
– Слушай, я не могу больше терпеть… Я собирался сделать это позже, после кино – ну, когда будем сидеть где-нибудь, в красивом месте… Но это слишком долго!
– О чем ты? – шепотом спросила она.
– Выходи за меня замуж, а? Я тебя люблю, люблю, люблю…
– И я тебя люблю! Только тише, пожалуйста.
– Нет, я не понял – ты согласна или нет? – встревоженно прошептал он.
– Да.
– Да? – Он словно не верил.
– Да, да, да!..
«Жанна Ремизова, – подумала она. – Гм… звучит гораздо лучше, чем Жанна Ложкина».
Свадьба была весьма скромной.
Уже наученная горьким опытом, Нина не стала приглашать коллег. Да и Николай Ионович настаивал на экономии – он мечтал о гараже, а гаражи нынче недешево стоят…
Раиса Романовна дико паниковала, до самого последнего момента она тряслась, воображая всяческие кошмары на тему того, как очередной жених сбегает от ее дочери прямо во время торжественного бракосочетания.
Но ничего такого, разумеется, не произошло. Николай Ионович в нужный момент сказал «да», потом распорядительница поздравила новобрачных и разрешила им поцеловаться. Гурьев с деликатным восторгом приложился к Нининым губам. Только тогда Раиса Романовна вздохнула с облегчением. Потом рыдала во время свадебного марша Мендельсона. Словом, чуть не испортила все. Нина старалась не подавать виду, но фотографии запечатлели ее сдержанно-недовольное лицо.
Ирен Акоповна в одно из посещений заявила, что Нина здорова и она, как доктор, считает свою пациентку абсолютно здоровой. «Никаких последствий для организма, тьфу-тьфу-тьфу… Теперь все зависит от вашего мужа!»
После свадьбы Нина жила у Гурьева. Раисе Романовне она сказала, что если та пожелает, то может участвовать в воспитании внуков – разумеется, если захочет.
– Господи, Ниночка, да я только об этом и мечтаю! – Раиса Романовна принялась рыдать.
– Мама, ты опять плачешь… – мягко упрекнула ее Нина. – Ну зачем?
– От счастья, Ниночка, от счастья!
По выходным Николай Ионович и Нина ездили на рынок, закупали продукты на всю неделю. Иногда навещали взрослого сына Николая Ионовича.
Вместе мечтали о покупке гаража.
Нина готовила, стирала, убиралась. Впрочем, справедливости ради, Николай Ионович делил с ней половину семейных обязанностей. Он был из тех мужчин, которые не гнушались вынести мусорное ведро.
На работе некоторые из бессемейных коллег даже завидовали Нине.
Словом, она получила все то, о чем так долго мечтала. И тут…
Огромный маховик, запущенный с таким трудом, неожиданно заскрипел и стал угрожающе заваливаться набок. Какая-то мелочь, какая-то ерундовая небрежность – словно при сборке забыли завинтить до конца одну из гаек.
Дело в том, что в последнее время ей стал сниться Юра. Он никогда ей не снился, она старалась не вспоминать о нем – ни плохо, ни хорошо, она просто вычеркнула его из своей жизни. А тут он явился во сне… Наверное, причиной тому были события последнего времени, когда совершенно неожиданно выяснилось, что Юра и не думал кончать жизнь самоубийством.
Его убили. Убил человек, сошедший с ума от любви к фамм фаталь Ложкиной.
– Так ему и надо… – мстительно заметила Раиса Романовна, которой Нина рассказала всю эту историю. – Твоего Юру бог наказал!
– Убили или сам выпрыгнул с балкона – какая теперь разница, результат-то один… – недовольно поправила ее Нина. Чрезмерная эмоциональность матери ее угнетала.
Во снах Нины Юра Пересветов садился где-нибудь неподалеку и сидел, качая ногой – молча. То ли упрекнуть хотел Нину, то ли, наоборот, – попросить прощения.
Сначала Нина не обращала на это внимания и, просыпаясь, быстро забывала о Юре. Но потом ее, что называется, допекло. И она (в своих снах опять же) стала приставать к покойному жениху с расспросами – что, дескать, тебе надо и почему ты ко мне привязался?
Юра не отвечал, продолжая качать ногой. У него было худое, печальное лицо – совсем как при жизни, зеленые глаза и волосы до плеч, покрытые серебристыми чешуйками перхоти.
«А что, на том свете приличных парикмахеров нет, что ли?» – как-то язвительно заметила Нина. Она к тому времени уже начала злиться, и теперь даже днем перед ней стояли зеленые Юрины глаза.
Она похудела и даже однажды накричала на Николая Ионовича, причем по совершенно пустяковому поводу. Самым обидным было то, что Николай Ионович и не подумал обижаться, а, наоборот, принялся горячо просить у нее прощения.
Однажды перед сном Нина специально настроила себя на то, чтобы этой ночью уж точно добиться от Юры ответа. Сколько же можно людей мучить!
Когда Юра появился перед ней, Нина налетела на него, как коршун, и принялась трясти за плечи: «Что тебе надо? Чего ты привязался ко мне, негодяй? При жизни мне свинью подложил и теперь собираешься меня допекать?..»
Только тогда Юра поднял на нее свои изумрудные глаза. Губы его шевельнулись, и он произнес тихо, даже несколько отстраненно: «А ты ведь меня никогда не любила, Нина…» – «Как это не любила?! – возмутилась она. – Да я чуть с ума не сошла, когда ты меня бросил!» – «Ты замуж хотела, но меня не любила, – печально и упрямо повторил покойник. – Я был для тебя просто средством. Средством, с помощью которого ты бы достигла своей цели».
«Ну здрасте! – чуть не взорвалась она от обиды. – Если б оно так было, то я бы давным-давно за кого-нибудь вышла! У меня, между прочим, были варианты!» Но Юра спорить не стал, просто пожал плечами и ушел. Он, собственно, именно таким и был при жизни. Упрямым и загадочным. Что уж там у него в голове творилось…
И тут Нина стала его звать. Неприятно все-таки, когда разговор обрывают на середине. У нее ведь тоже были к нему претензии, которые она не успела высказать! Она звала его, искала в туманных коридорах сна, выкрикивала его имя…
«Ты не был для меня средством! – с яростью говорила она, кружась в небытии. – Вернись! Я тебя любила. Я тебя любила! И о том, что от ребеночка твоего избавилась, я жалею… Да, представь себе – жалею! Я бы его тоже любила! Но я была не в себе, ты должен меня понять! Да ты вообще не имеешь права упрекать меня в чем-либо!»
