Татьяна Тронина - Люблю, убью, умру…
— Он не звонил вам, Роман? — спросил Саша.
— Кто? — испугался тот.
— Ваш шеф.
— Нет… вот как случилось все, так ни слуху ни духу. Наверное, он уже далеко, — с мистическим ужасом произнес Пеньков. — Денис, он такой… сквозь игольное ушко пройдет. Бросил нас всех.
— Кого это — всех? — спросила я.
— Ну, салон, работу… У нас же теперь вроде как производственный кризис, — тяжело вздохнул Пеньков. — Правда, заместитель Дениса есть, но он человек ненадежный, так что скоро контора наша накроется медным тазиком. А у меня, между прочим, мать — инвалид первой группы и сеструхе за сорок пять, не замужем она до сих пор, за матерью присматривает… Я их обеих содержу.
— Не пропадешь, — мрачно сказала я. — Тебе без Дениса даже лучше будет.
Мы вышли из ворот. Там, за оградой, стояли припаркованные у обочины машины, и я сразу узнала автомобиль Пенькова — старую черную «Волгу». Выглядела она изрядно побитой и поцарапанной, заднее крыло было покрашено в коричневый цвет.
— Вас подвезти? — робко предложил Рома. — У меня не машина, а зверь!
Я бы засмеялась, если бы могла, но губы почему-то не могли сложиться даже в обычную усмешку. Денис, скотина, мог бы отдать Пенькову что-нибудь более приличное, а не это ржавое чудовище.
— Нет, спасибо, — вежливо отозвался Саша. — Мы тоже на колесах…
— Ну, как знаете…
Мы ехали молча. У меня перед глазами стояла черная яма. Гроб опускали в нее, а в гробу была… я, мертвая, с простреленным сердцем…
— Лиза, очнись… Лиза, мы приехали…
— Что?..
Вздрогнув, я перевела взгляд на Сашу.
— Мы приехали.
Я молча вышла из машины. Мы стояли у подъезда, но мне совсем не было страшно — неожиданно я почувствовала, что Денис уже никогда не появится здесь. Мне больше нечего бояться…
Дома я медленно сняла с себя длинную черную шаль. До того она лежала на дне какого-то ящика, позабытая и ненужная после маминых похорон, — я была уверена, что больше никогда мне не понадобится это траурное покрывало… Платье на мне тоже было с тех печальных времен. Ах, если б знала — выбросила бы сто лет назад, не искушала бы судьбу!
Саша стоял у окна, сложив руки на груди, и пристально смотрел на меня.
— Приляг, Лиза, — сказал он. — Ты устала. Ты очень бледная… Я посижу рядом.
— Не надо, — ответила я. — Не надо возиться со мной, точно с ребенком… Я справлюсь.
— Я хотел тебя спросить… Там, в спальне, за шкафом, я заметил одну картину.
— Какую еще картину? — наморщила я лоб.
— Обнаженная женщина на снегу.
Точно, а я и забыла — я туда спрятала портрет Дуси Померанцевой! Почему-то мне сейчас совсем не хотелось смотреть на него…
— Ну и что? — равнодушно спросила я.
— Она похожа на тебя.
— Что? — Я вздрогнула, точно от электрического разряда. Дуся Померанцева, хоть и была моей непосредственной родней, ничем не могла напоминать меня. Тяжелые черные косы, тени вокруг глаз, форма губ, которая больше напоминала о периоде торжества «Мира искусства», чем о сегодняшних тенденциях модного макияжа…
— Она похожа на тебя, — повторил Саша. — Я сейчас это вдруг понял.
— Не может быть, — сказала я. — У нас совершенно разный тип внешности. Она черноволосая, немного восточного вида, а я блондинка, между прочим, натуральная… — с тоской добавила я.
— Нет, что-то общее есть…
— Ах, Саша, тебе показалось — потому что я сейчас вся в черном!
— Так, что это за картина? — с удивлением переспросил он. — Очень сильная вещь — судя по всему, ее рисовал мастер.
— Это Дуся Померанцева, — устало сказала я.
— О господи! Откуда? Ты… впрочем, тогда все понятно, и нет ничего удивительного в том, что вы с ней похожи! — На лице Саши отразилось волнение. — Да-да, старая история, которая касалась наших семей… Знаешь, кажется, она начинает захватывать и меня. Бледный ангел, который прячется за шкафом…
— Саша! — Мне совсем не хотелось говорить об этом. Только что я похоронила свою сестру, и декадентская лирика сейчас мало волновала меня, хотя раньше я не могла без нее существовать.
— Что, Лиза? — Он выглядел растерянным и ошеломленным.
— Не надо…
Он подошел ко мне и обнял меня.
— Ладно, не буду. Лиза… Как же я тебя люблю, Лиза.
— Сестра моя умерла, а ты о любви… Нет, Саша, замолчи.
— Хорошо. Я дождусь того дня, когда мы сможем поговорить с тобой об этом. О том, как ты дорога мне…
* * *Мне иногда казалось, что жизнь в нашем Филологическом институте не замирает ни на мгновение. Даже в те дни, когда нет занятий по причине календарных праздников, выходных или каникул. Всегда светится какое-нибудь окно, или кто-то сидит в пустом читальном зале, перелистывая толстый фолиант, или не сдавший зачет разгильдяй бродит по коридорам с тоскливым и жалобным лицом, выискивая преподавателя…
Вот и сегодня, несмотря на то что был воскресный день и одновременно праздник, дверь в альма-матер была распахнута. Сонный охранник у входа кивнул мне из-за стеклянной перегородки.
Викентия не было, поэтому по коридорам носилась Аглая с гирляндами разноцветных шаров, а за ней — лаборантка Вика со стопкой самодельных плакатов.
— Здравствуйте, Елизавета Аркадьевна! — вынырнул из-за угла Ковальчук. — Христос воскрес.
— Воистину… — рассеянно ответила я, намереваясь догнать Аглаю.
— Э-э, нет, так нельзя! — решительно запротестовал он. — А лобызаться?
— Ковальчук, я на тебя напишу докладную! — из дальнего конца коридора заорала Аглая. — Бесстыдник!
— Что ж, все должно быть по правилам, — неожиданно согласилась я, глядя в синие глаза студента. — С праздником, Ковальчук…
И мы троекратно расцеловались.
В кабинете Викентия царил полный разгром. Не знаю, кому в голову пришла эта дикая идея, но со всего института принесли бюсты известных деятелей искусства: Толстого, Горького, Гомера, Маяковского — и расставили вдоль стены, под плакатом «Поздравляем любимого ректора с юбилеем!».
Это был единственный день, когда Викентий отсутствовал, и мы не преминули этим воспользоваться.
— Вот придет он завтра и обалдеет… — мечтательно сказала Аглая, оглядывая кабинет. — Наверное, думает, что мы забыли. А мы ничего не забыли! Так, Ковальчук, двигай этот шкаф на место — только осторожнее, Толстого не свали…
— А что символизируют классики? — робко спросила тоненькая Вика, заливаясь краской. — Не очень понятно…
— Все даже очень понятно! — возмутилась Аглая. — Это значит, что они тоже пришли поздравить Викентия. Ведь он, можно сказать, повелевает всеми ими, как руководитель Филологического института.
