Анна Берсенева - Рената Флори
У себя… Бесшабашный размах московских улиц снова представился ей во всей своей красе, и она улыбнулась. Никогда она не думала, что ей придется по сердцу их свободная нерасчетливость! Это произошло само собою.
– Ма! – сказал Венька.
– Да, солнышко, – машинально ответила Рената. И тут же ахнула: – Ты «мама» сказал, да, Венечка? Ну-ка скажи еще раз!
Но он только улыбнулся. Конечно, этот ласковый слог сказался у него случайно, все-таки ему было всего полгода.
«А может, и не случайно, – подумала Рената. – Он ужасно умный!»
Она сидела с ребенком на палубе баржи и смотрела, как медленно, по-осеннему, угасает над водою городской день.
Дом, в котором жил Винсент, оказался баржей, стоящей в одном из бесчисленных амстердамских каналов.
– Эта баржа досталась ему по наследству, и Винсент не стал ее продавать, хотя это очень дорогое удовольствие, жить на воде, – объяснил Тео, провожая сюда Ренату. – Он был тогда совсем мальчишка, учился в театральной школе. Ты видишь, как он с друзьями ее разукрасил.
Баржа в самом деле была расписана яркими красками и напоминала авангардную театральную декорацию. И в ней действительно было что-то юношески вызывающее.
Но вокруг нее очень попросту плавали утки, у ее бортов плескались рыбы, а сейчас, вечером, когда Рената с Венькой вышли на палубу, то к барже подплыли даже два белых лебедя.
Венька очень им обрадовался. Он стал подпрыгивать на скамеечке, которая стояла под навесом, и улыбаться большим птицам. При этом он то и дело оглядывался на маму и что-то восхищенно ей на своем языке рассказывал, кивая на лебедей.
Нарадовавшись и наговорившись, он положил голову Ренате на плечо и уснул. Жаль было уходить с палубы. Рената посидела еще немного, держа ребенка на руках. Но вечера в октябре были уже прохладные, и она отнесла Веньку в комнату.
«Хорошо ему здесь будет спать», – подумала она, укладывая ребенка на кровать, которая вместе со всей баржей покачивалась на едва ощутимых волнах.
Рената пристегнула к кровати специальную сетку, которую загодя купила Мария. Сетка не позволяла ребенку упасть на пол.
Во всем, что делала Мария, была такая ненавязчивая и вместе с тем такая предупреждающая любовь, которая дается не многим. Веньке повезло, что у него есть такая бабушка.
Рената вернулась на палубу. Стемнело. Вода тоже стала темной, и редкие желтые листья, плывущие по ней, не были теперь видны. Только запах, сырой и свежий, напоминал об осени.
Когда Рената ехала в Амстердам, то ловила себя на предательской мысли: как она выдержит воспоминания о Винсенте, когда они подступят так близко? Но оказалось, что ее опасения напрасны. Воспоминания о нем были – как его глаза.
Воспоминания смотрели на Ренату с той же серьезной нежностью, с которой Винсент смотрел на нее, когда был жив. Мучительность – это было что-то такое, что не связывалось с ним никак.
Он разбудил в ней любовь после двадцати лет сердечной пустоты, да нет, не после каких-то лет – он разбудил в ней любовь впервые, потому что впервые она увидела, что это такое, когда мужчина любит без фальши, без житейского расчета, без оглядки.
Это было счастье. Рената не ожидала, что оно сойдет в ее жизнь, но это произошло, и смысл, которым ее жизнь от этого наполнилась, не позволял теперь ей самой ни фальшивить, ни рассчитывать что-либо в сфере чувств, ни оглядываться на житейскую целесообразность.
Она сидела на палубе баржи, смотрела на темную воду, в которой дрожали огоньки от уличных фонарей, и мысли о Винсенте были так же чисты, как его живой светящийся взгляд, как дыхание его сына, спящего в каюте его дома.
Другие мысли она прогоняла из своей головы, другие!.. Наверное, их не должно было у нее быть. Наверное… Но они приходили помимо ее воли, и в то мгновение, когда они приходили, Рената чувствовала такое счастье, с которым не имела сил, да и не хотела бороться.
Она чувствовала, как касается во сне ее щеки ладонь, теплая и жесткая, и видела глаза – удивленным домиком, и резкий разлет бровей, и слышала голос, в котором звенят холодные льдинки, но от которого сердце почему-то заливает теплом… Как могло получиться, что все это стало ей родным, хотя явилось в ее жизни так ненадолго?
Эта мысль не давала ей покоя, но еще больше ранила ей душу другая мысль: как могло получиться, что все это исчезло?
Какой-то неправильный, неточный узор сложила жизнь, это Рената чувствовала. Но изменить этот узор она была не в силах.
Она встала со скамейки, зябко повела плечами. От воды шла сырость. Пахло мокрыми палыми листьями и немного – гниющими водорослями. Пора было спать.
Рената хотела устроиться на ночлег в той же маленькой комнатке-каюте, где спал Венька, но там была только одна узкая кровать – та, к которой и была подобрана страховочная сетка. И она легла в другой комнате, за стеной.
«Если он проснется, я сразу услышу», – подумала Рената.
Когда Венька только родился, она удивлялась этой неожиданно проявившейся особенности своего организма: она слышала, как ребенок просыпается, мгновенно, сквозь самый глубокий сон. Права была мама, когда говорила, что связь матери с ребенком особенная, не головная – страшная в чем-то связь.
Впрочем, ничего страшного Рената в своей связи с ребенком не чувствовала. Были и страх, и тоска, и растерянность, и непонимание того, как она сможет его вырастить. Было все это – и исчезло.
Исчезло, когда Алексей Дежнев сказал ей своим холодноватым голосом: «Вы просто устали. Опять вы ищете каких-то дурацких возвышенных причин! А на самом деле вы просто устали. Вам надо отдохнуть, и вы сразу поймете, что навыдумывали себе черт знает что».
Она помнила каждое его слово. Как странно! Почему это произошло?
«Да не все ли равно, почему?» – подумала Рената.
Это произошло, и это было теперь в ее сердце, как был в нем светящийся взгляд Винсента.
Рената легла, накрылась до самого носа одеялом. Несмотря на загодя включенное ею отопление, на барже было холодно. У Веньки в комнатке это не чувствовалось, может, потому что она была маленькая, а Рената мерзла даже под одеялом.
От этого непроходящего холода сон ее был неглубок. Она скользила по поверхности сна, как по льду. Да, наверное, именно так скользили по льду конькобежцы в те времена, когда амстердамские каналы еще замерзали зимою… Они скользили по зеленоватому льду, летели навстречу друг другу, и какое же это было счастье – лететь навстречу этому взгляду необыкновенных, домиком, глаз, и широкий, резкий разлет бровей – тоже тебе навстречу, и льдинки в голосе звенят счастьем… И что же за странный стук мешает ей коснуться жесткой и теплой ладони, зачем этот стук, от холода он, что ли?..
