Эмилия Кинг - Чисто английские вечера
Свежий и бодрый, как всегда, вслед за рабочими вошел мистер Льюис. Он улыбался, шумно приветствовал присутствующих – видимо, только что подъехал.
– Доброе утро всем! Стоун, доброе утро.
– Здравствуйте, сэр.
– Как вам мой новый костюм? Нравится?
– Очень, очень неплохо, сэр.
– А картины привезли вчера?
– Доставили. Все стоит в холле второго этажа.
– Отлично, – Льюис хлопнул в ладоши от распиравшего его удовольствия.
С потолка между витками парадной лестницы, медленно покачиваясь и звеня подвесками, плавно спускалась люстра. Мебель, которая стояла по краям вестибюля, вся была укрыта чехлами и сероватой драпировочной тканью. Пыль, какая поднималась от производимых работ, очень трудно было бы удалять с бархатной обивки.
– Хорошо, – повторил Льюис.
Люстра зацепилась одним краем за перила и стала наклоняться в сторону высоких спаренных колонн.
– Осторожно, эй! – крикнул хозяин.
– Не волнуйтесь, сэр, мы следим за ней, – откуда-то сверху раздался голос электрика.
– Прекрасно, Стоун! У вас тут работа просто кипит. Прекрасно!
– Спасибо, сэр, это наш долг. Я, с вашего разрешения, заказал дополнительных работников из поместья. Хочу, чтобы вы были уверены, сэр, все будет готово к приезду миссис Льюис.
– Надеюсь, надеюсь. Послушайте, Стоун, давайте пройдем в часовню. У меня к вам несколько вопросов.
– Да, сэр.
Они прошли через вестибюль и нижним коридором направились в дальнее крыло дома, соединенное с часовней крытым переходом.
– Какие проблемы, Стоун?
– Все хорошо, сэр, все хорошо.
Навстречу им попалась высокая худощавая женщина с жестким стоячим воротничком вокруг шеи, выделявшимся, как и манжеты, ослепительной белизной на фоне глухого черного платья. Она на мгновение остановилась, легонько кивнула мужчинам и продолжила свой путь.
– Это мисс Карбайд, новая экономка, – сообщил Стоун, когда они отошли немного. – Великолепные рекомендации.
– Я полагаюсь на вас, Стоун.
– Она была управляющей в школе для мальчиков.
– Ага? – хохотнул Льюис. – Ну теперь нам всем придется хорошо себя вести.
Они прошли через переход в часовню. Здесь было почти пусто, но чисто и свежо.
– Отлично, Стоун, отлично, – опять обрадовался хозяин образцовому порядку. – А помните, у вас был банкет в тридцать пятом году? Когда здесь кишели немцы. Особенно, такая здоровенная «Грэтхэн», не помните?
– Не припоминаю, сэр.
– Я встал… – мистер Льюис поднялся на цыпочки, пытаясь заглянуть в узкое окно часовни, расположенное высоко над полом. – Не помню, что говорил, но говорил от всего сердца! Вы не помните, что я сказал, Стоун?
– Простите, сэр, я прислуживал и ни в коем случае не прислушивался к речам гостей.
Громкий шорох, сопровождавшийся хлопаньем крыльев, заставил обоих мужчин обернуться. Из холодного, давно не топленного камина, вылетел голубь. Очевидно, он попал в вытяжную трубу и не смог выбраться наверх, опускаясь все ниже и ниже в своих бесплодных попытках освободиться из дымохода. Удивительно, но ни сажи ни других следов пребывания в каминной трубе на его перьях не было.
– О! Гость? – пошутил Льюис.
Стоун двинулся к голубю, но тот встрепенулся и резко взвился под своды часовни.
Наверху его ожидал круглый барабан, в котором было устроено восемь прямоугольных окон. Свет, таким образом, в любое время дня мог беспрепятственно проникать в часовню. Полусфера купола как бы собирала лучи и направляла их вниз, вдоль светло-голубых стен. Голубь закружил между окнами барабана и, не найдя подходящего выхода, опустился ниже в поисках лазейки.
Мистер Льюис взял тонкий заостренный прут, стоявший в наборе каминных инструментов, и несколько раз стукнул им о подоконник высокого окна. Птица заметалась, забилась о стекла, теряя силы и высоту.
– Он спустится, сэр, – сказал Стоун.
– Надо, наверное, открыть окно? – предложил мистер Льюис, откладывая свое орудие и отряхивая руки.
– Да, сэр, сейчас.
Питер пододвинул к ближайшему окну строительную лестницу, оставшуюся здесь после уборки и мытья стекол, поднялся и, повернув медные шпингалеты, открыл двойные створки. Ветер устремился в окно и завладел легкими занавесками.
– Эй! – крикнул мистер Льюис. – Путь свободен, давай, птенчик, спускайся сюда.
Питер отвел занавеску и сам отклонился в сторону, давая голубю максимальную свободу. Птица какое-то время еще летала под куполом, а затем плавной спиралью стала снижаться. Пролетев мимо открытого окна, голубь захлопал крыльями, почти остановился в воздухе, завис, и наконец решительно устремился в проем. Оказавшись на свободе, птица сделала прощальный круг и стала резко набирать высоту, постепенно растворяясь в яркой голубизне неба.
Такое небо и белая птица в нем щемящей болью далекого воспоминания молодости отозвались в сердце Питера. Он все смотрел и смотрел вслед улетающему голубю, не в силах оторваться от нахлынувших полузабытых чувств.
Тогда Питер еще учился и после третьего курса поселился в доме, где жили аспиранты. Это было трудновато, в смысле платы, но имело и свои преимущества. Среди однокурсников Питера несколько студентов уже вышли из юношеского возраста. Один отслужил в артиллерии, откуда его уволили за пьянство. Другой был давно женат, отец двоих детей, и потерял все состояние из-за нечистоплотности своего поверенного. Работал он сосредоточенно, хотя в его возрасте, за тридцать, запоминать уже было трудно, и соображал он туго. Тягостно было смотреть, как он с совершенно убитым видом, словно весь свет ему опостылел, пытался тянуть «воз науки».
Увлечение живописью и кое-какие собственные попытки рисовать у Питера материализовались в ряд любимых картин, которые, он, обустраивая свое новое жилье, сразу развесил по стенам. Книги и постоянные спутники его студенческой жизни – милые безделушки – хорошо вписались в казенную пустоту комнаты. Он заводил случайные знакомства, но друзей не имел, потому что не мог подстраиваться под собеседника. Он не мог, как другие, разговаривать о том, что его волновало, не заботясь, интересно ли это собеседнику. Острое чувство одиночества не покидало Питера никогда.
С Ходкинсом он подружился без труда. Плотный жизнерадостный Фрэнк Ходкинс имел всегда прекрасный цвет лица и был щедр на сияющую улыбку. Хотя Питер в глубине души посмеивался над Ходкинсом, он его любил. Его забавляло простодушие и привлекал ровный характер этого парня. Они часто бывали в кафе в здании факультета, где Фрэнку нравилась одна девушка – официантка. Она была высокая, худая, с узкими бедрами и плоской грудью.
– Какое у нее личико! – восторгался Ходкинс.
