Елена Зыкова - За все уплачено
– Что убирать? – быстро спросила Нина.
– Третий этаж. Кабинеты, две монтажных и один пролет лестницы. Вам объяснит подробности завхоз.
– Какой рабочий день? – напористо спросила Нина.
– Обычный, – удивилась собеседница.
– Я в том смысле говорю, что вам нужна моя отсидка, то есть присутствие на работе, или сама работа? У меня дома ребенок, я недалеко живу. Если здесь у вас мне придется отбывать рабочие часы от звонка до звонка, то от этого ни вам, ни мне пользы.
– От звонка до звонка – это уголовно-лагерная терминология, – снова подала голос женщина от самовара.
– Правильно, – подтвердила Нина. – С лагерями я тоже знакома. Но это давно было.
Эту тему Зоя Николаевна развивать не стала, зато спросила, не скрывая недовольства:
– Мне не совсем ясно, чего вы хотите?
– Я хочу того, – проговорила Нина уже давно заготовленную фразу, – что называется, по-моему, ненормированный рабочий день. Другим словом, у меня есть объект работы и объем работы. И требуется выполнение работы, а не присутствие на ней. Если я уборщица, к примеру, то значит, к появлению работников должно быть чисто, и после конца работы – тоже. А когда и как я делаю свое дело, это никого не касается.
– Зачем вам это?
– Я же сказала. У меня годовалый ребенок. Время от времени я буду бегать домой и проверять, как он там себя чувствует.
Зоя Николаевна сочла ситуацию необычайно сложной, практически не разрешимой и вызвала завхоза Васильева, мужчину неторопливого до ленивости, а потому очень спокойного. Он внимательно выслушал претензии-предложения Нины, разом оценил их и через пять секунд размышлений сказал:
– Добро. Пусть работает как ей удобно. Пропуск ей выдайте круглосуточный. Но, дамочка, смотри! До первого замечания! Увижу непорядок – не взыщи. Разом либо уволю, либо переведу работать на общий режим.
– Не увидите, – так, без всякого нажима и хвастовства ответила Нина.
Васильев же показал ей все ее объекты и ушел по своим делам.
Нина написала заявление, и договорились, что к работе она приступает завтра.
По дороге домой Нина прикинула распорядок своего рабочего дня, и получилось, что она почти обойдется без посторонней помощи. Ее наемным нянькам придется контролировать лишь сон Игорька.
Наталья покочевряжилась, но сказала, что как только вернется из дома отдыха в Подмосковье, так уж, черт с тобой, о дите позаботится.
В первое утро рабочего дня завхоз Васильев не без торжественности провел Нину в конец коридора, отомкнул узкую дверь и сказал:
– А вот твой рабочий кабинет: твой монтажный стол, компьютер и всяческая техника.
Нина засмеялась. В темном чулане стоял здоровенный сундук, два тяжелых пылесоса, с десяток ведер, швабры, висели на гвоздиках халаты.
– Сойдет, – сказала она.
– А это сундук-рундук, – указал Васильев. – Надо его прописать.
Нина и понять его слов не успела, как Васильев, проявив при своей внушительной комплекции молодецкую ловкость, охватил обеими руками ее за бедра и принялся валить на сундук-рундук, горячо и прерывисто при этом задышав.
К таким атакам Нина была давно приучена и давно изобрела несколько контр-приемов защиты. Совершенно не раздумывая, не впадая в панику и не издавая ни звука, она снизу вверх ударила своей макушкой черепушки под челюсть Васильева, развернулась и левым коленом заехала ему в пах. Васильев завалился на тот самый сундук, на котором собирался прописывать новую работницу, и ошалело смотрел на нее, не соображая еще, что же такое, собственно говоря, произошло.
– Папашка, – улыбнулась Нина, – я тебя, конечно, понимаю, но меня так не берут. Я, может быть, и не против с тобой потрахаться, хоть ты мужик уж немолодой да потертый, но уж извини, не таким подходом ко мне домогаешься.
– А какой тебе надо? – сердито спросил Васильев и уселся на сундуке, без стеснения потирая промежность.
– А какой каждой женщине, если она не сучка.
– Цветочки тебе в букетиках, да? – ехидно спросил Васильев.
– Ага. Цветочки.
– В ресторан небось запросишься?
– Само собой!
– И кровать с крахмальными простынями?
– Это уж как придется. Можно и на природе, в палатке на рыбалке. В море, когда волны небольшие, тоже хорошо. А то и в ванной, под душем.
– Извращенка ты, – с откровенным одобрением сказал Васильев и поднялся с рундука. – Я человек простой, всяких таких штучек не знаю и знать не хочу. Не желаешь, так не желаешь, черт с тобой.
– Можно приступать к работе?
– Приступай, – не раздумывая, ответил Васильев и ушел из чулана, который, в общем-то, действительно числился кабинетом Нины.
Работы оказалось не так уж много. И коридоры, и лестницы не были заплеваны, а в кабинетах тоже царил относительный порядок, если не считать бумаг, которыми были завалены все столы. Но относительно бумаг ей сделали строгое предупреждение, что, какой бы хаос на каком столе ни царил, бумаги трогать нельзя, поскольку у каждого работника своя система труда, и если она, Нина, примется наводить в этом деле порядок, то запутает все еще больше.
Около десяти часов в коридорах и переходах началось заметное оживление, бодрый и свежий утренний народ мчался мимо Нины и некоторые здоровались на ходу, не присматриваясь даже, что это за незнакомая девица в мрачном синем халате мост лестницы и урны для окурков. Таких лестничных площадок с обозначением того, что именно здесь дозволительно курить, в ведении Нины было две. Это и были самые загаженные, как оказалось в дальнейшем, места. Но оказалось также, что это были основные места решения тяжких и не всегда простых творческих проблем. Именно здесь Нина впервые услышала звонко звучащие незнакомые и завлекательные слова: «монтаж», «бобслей», «общий план, крупный план», «захлест», «анонс», и эта тарабарщина сразу стала для Нины языком и жизнью людей особых, тех, кто каждый вечер выбрасывает на миллионы экранов всяческие зрелища.
На второй день работы она уже сориентировалась, что трудится при редакции документальных фильмов и репортажей, что оказалась здесь в тот период, когда идут всевозможные реорганизации и перестройки, что все эти обстоятельства весьма всех нервируют, а некоторых даже озлобляют потому, что по разговорам в курилках – какие-то перемены «в лавочке» неизбежно будут.
На четвертое утро своей работы, открыв чулан, она обнаружила, что на сундуке спит человек. Спал он тревожно, стонал, дергал руками и ногами и трясся всем телом. Нина прикрыла за собой двери чулана, включила верхний свет и присмотрелась. Ей показалось, что парню слегка за тридцать, волосы у него были длинные и нечесаные, нос большой, тонкий, с горбинкой, в общем, парнишка был внешне бы не плох, если б не зарос густо-рыжей щетиной. Но никаких симпатий у Нины он разом не вызвал, потому что на полу перед сундуком растеклась отвратительная лужа рвоты.
