Наталья Миронова - Случай Растиньяка
– Конечно, пойду!
Двадцать пятого Катя обновила наконец так пугавший ее «черный вариант» с тонким шелковым свитером, облегающим, как вторая кожа. Повертелась перед зеркалом – вроде ничего. Надела подаренную Германом золотую цепочку, немного укороченную по настоянию Этери. Подруга сводила Катю к ювелиру, и тот прямо у нее на глазах вынул несколько звеньев и снова скрепил цепь. Теперь цепочка с широкими плоскими звеньями – настоящее ожерелье! – идеально ложилась в вырез свитера.
Надела Катя и прелестные золотые часики «Вашерон-Константен» с ажурным браслетом, дав отставку мужским «Феррари». Нехотя призналась себе, что все-таки носить золото, подаренное любимым человеком, ужасно приятно. Благодаря Герману она не будет выглядеть на премьере в театре бедной родственницей. Бесприданницей.
Еще у нее были серьги с топазами и такое же кольцо. Камни под цвет ее волос и глаз, то есть золотистые и коричневые, чередовались в шахматном порядке, тонкая оправа была почти незаметна, казалось, они держатся сами собой. Поначалу Катя решила, что кольцо выглядит слишком массивным, но на ее руке – крупной, натруженной, загрубевшей от домашней работы и возни с кистями и красками – оно смотрелось отлично. Поэтому она надела и кольцо с серьгами.
Этери утверждала, что золото говорит о серьезности намерений. Катя посмотрелась в зеркало. Да, красиво, но она все-таки предпочла бы узнать о серьезности намерений не косвенным образом, не через золотые висюльки, а напрямую. «Со своими проблемами разберись!» – зло напомнила она себе и решила после похода в театр заняться этим вплотную. Ну а пока… лучше не портить себе настроения.
Герман тоже подготовился к предстоящему походу в театр. Когда-то в школе проходили «Грозу» Островского, оставившую в его душе традиционное чувство ненависти к классику. «Бесприданницу» он видел в кино. Дважды. Старый довоенный фильм Протазанова – мама его обожала и пересматривала всякий раз, как показывали по телевизору, – и «Жестокий романс» Эльдара Рязанова. Герману не нравились оба варианта.
Фильм Протазанова казался ему старомодным и манерно-фальшивым в духе немого кино, только при маме об этом заикнуться было нельзя. Рязановский был снят так же, как и остальные фильмы Рязанова: все ситуации казались заранее заданными, спланированными, подогнанными под волю режиссера. Его рука властно передвигала героев в нужное место, как фигурки на шахматной доске. Причем эту партию шахматист разыгрывал в одиночку, действуя одновременно за обе стороны. В «Берегись автомобиля», в «Гараже», даже в картине «О бедном гусаре замолвите слово» это выходило органично, но в «Бесприданнице»?
Герман с усмешкой наблюдал, как ревнивый Карандышев на веслах догоняет пароход. И подбор актеров не понравился: он видел физиономии, знакомые по другим фильмам, а не героев Островского. И был вынужден признать, что уж у Протазанова актеры, несмотря на бешеное вращение белками глаз и прочие излишества немого кино, смотрелись не в пример лучше, чем у Рязанова.
Что ж, подумал Герман, посмотрим, что будет в театре. Ради Кати он был готов и поскучать.
Скучать не пришлось. Во-первых, Катя пришла хорошенькая, как картинка. Герману хотелось съесть ее, слопать в один присест. И не только ему, судя по взглядам, бросаемым на нее исподтишка другими мужчинами. Во-вторых, она наконец надела все его подарки. Нет, не все, браслета не хватало.
– А браслет почему не надела? – спросил он ревниво.
– Ну, Герман… – жалобно протянула Катя. – Я вообще не ношу браслетов, мне это как-то несвойственно… И даже если ты даришь мне подарки, это еще не повод обвешивать золотом все, что торчит.
– Ладно, – улыбнулся Герман.
Они прошли в зал, нашли свои места – места прекрасные, в середине партера, в первом ряду после поперечного прохода, то есть им не мешали ничьи головы, – и сели. В отличие от большинства современных театров, здесь имелся занавес. И вот он разошелся, а огни в зале погасли.
На совершенно черной сцене луч прожектора выхватил двоих на качелях. Мужчина и женщина раскачивались на доске, стоя лицом друг к другу, держась за вертикальные штанги. Он – в белом полотняном костюме, она – в белом батистовом платье. Лариса и Паратов. Молодые тела, гибкие и сильные, по очереди посылали качели в полет, одежда облепляла их, они как будто рвались друг к другу сквозь эту одежду, сквозь разделявшее их расстояние.
Это продолжалось минуты три – бесконечно долгое сценическое время. Когда до зрителей стала доходить эротическая подоплека немой сцены, зал разразился аплодисментами. А Лариса и Паратов все сгибали по очереди колени, подавались вперед грудью, раскачивая качели сильнее и сильнее, выше и выше…
Вдруг на каком-то высоком взмахе качели с протяжным гудком превратились в пароход, увозящий Паратова, а Лариса осталась одна на высоком волжском берегу. Действие началось.
Актер, игравший Паратова, Германа разочаровал. Да, высокий и длинноногий, но этим его достоинства исчерпывались. Он, похоже, сам воспринимал себя как подарок женщинам к Восьмому марта. Становился, садился, поворачивался так, чтобы подчеркнуть длину ног и красоту фигуры, бросал исподтишка откровенные взгляды в зал. Может, так и было задумано режиссером, но… нет, Герману Паратов решительно не понравился.
За Паратова все делала Лариса. Она смотрела на него с таким восторженным обожанием, с такой страстной убежденностью бросала Карандышеву: «Сергей Сергеевич – идеал мужчины!», что зрителю приходилось принимать «такого» Паратова и верить, что его может полюбить эта удивительная девушка.
Исполнительница заглавной роли поразила Германа до глубины души. Она была совсем молода и очень красива, но кожа у нее была золотисто-смуглая, а в лице угадывались пусть чуть заметные, но все же явственные негроидные черты. Герман, светя себе сотовым телефоном, отыскал ее в программке. Какая-то Ю. Королева. Он даже хотел спросить у Кати, кто она такая, но решил подождать до антракта. Игра актрисы захватила его. Он вскоре привык и перестал замечать ее экзотическую внешность.
Многие актеры хорошо играли свои роли, и Кнуров с Вожеватовым, и особенно Карандышев, но Лариса была лучше всех. Зал замолкал как-то по-особенному с каждым ее выходом. Давным-давно, задолго до своего появления на сцене, эта девушка поняла, что в родном доме ею понемногу приторговывают. Когда мать попросила ее поблагодарить Вожеватова за подарок, а заодно и Кнурова тоже, Лариса с такой неожиданной злостью спросила: «А Кнурова за что?», что бедная Харита Игнатьевна, уж на что бойкая, отшатнулась от нее в испуге и не сразу нашлась с ответом.
