Сьюзен Филлипс - Помечтай немножко
— Настоящую?
— Ну конечно. — Гейб подошел к задней двери дома и распахнул ее. — Они сейчас как раз должны выбраться наружу. Они ведь охотятся по ночам.
— Да нет, не надо. Я лучше тут чем-нибудь займусь.
— Пошли-пошли, Эдвард. Ну, быстрее.
Мальчик нехотя поднырнул под руку Гейба, вытянутую в его сторону.
— Меня зовут Чип, — пробормотал он. — И ты не должен никуда выходить. Ты должен оставаться рядом с Твити, чтобы он не умер.
Гейб сдержал новый приступ раздражения и следом за Эдвардом шагнул через порог.
— Когда я начал выхаживать птиц, то был ненамного старше тебя, так что я знаю, что делаю. — Гейб поморщился. Слова его прозвучали несколько грубовато, и он решил немного сменить тон. — Когда мы с братьями были мальчишками, мы очень часто находили птенцов, которые выпали из гнезда. Мы тогда еще не знали, что их надо класть обратно в гнездо, и поэтому забирали домой. Бывало, они погибали, но иногда нам все-таки удавалось их спасти.
Гейб, впрочем, хорошо помнил, что если кто-то и спасал птенцов, то это был именно он. У Кэла в этом смысле тоже были самые добрые намерения, но он, как правило, так увлекался игрой в баскетбол или в футбол, что забывал их кормить. Что же касается Этана, то он в то время был еще слишком мал для того, чтобы на него можно было возлагать ответственность за жизнь и здоровье живых существ.
— Ты сказал маме, что пастор Этан — твой брат?
От Гейба не укрылась обвиняющая интонация, с которой Эдвард произнес эту фразу, но он решил не придавать этому значения.
— Да, верно, сказал.
— Но вы с пастором Этаном совсем не похожи.
— Он больше похож на нашу маму. А мой брат Кэл и я — мы с ним похожи на нашего папу.
— Вы с пастором Этаном и ведете себя совсем по-разному.
— Люди вообще все разные, даже братья. — Гейб взял один из складных стульев, прислоненных к стене дома, и разложил его.
Эдвард каблуком принялся ковырять мягкую землю, держа в опущенной вдоль тела руке своего любимого кролика.
— А мой брат совсем такой, как я.
Гейб удивленно посмотрел на него.
— Твой брат?
Эдвард наморщил лоб.
— Он очень сильный и может побить целый миллион человек, — сказал он. — Его зовут… Великан. Он никогда не болеет, и он всегда зовет меня Чипом, а не тем, другим именем.
— Я думаю, что, когда ты просишь не называть тебя Эдвардом, мама очень расстраивается, — спокойно сказал Гейб.
Ребенку его слова явно не понравились, что сразу же отразилось на его лице — оно стало несчастным, растерянным и в то же время упрямым.
— Ей можно называть меня Эдвардом, а тебе нет.
Гейб взял еще один складной стул и тоже разложил его.
— А теперь смотри на небо над вершинами гор, — сказал он. — Там, в горах, есть пещера, в которой живет тьма-тьмущая летучих мышей. Возможно, тебе удастся увидеть некоторых из них.
Эдвард, усевшись на стул, пристроил рядом Хорса. Худенькие ноги мальчика не доставали до земли и напряженно вытянулись в воздухе почти параллельно траве. Гейб почувствовал, что малыш нервничает, и ему вдруг стало обидно, что ребенок воспринимает его как какое-то чудовище.
Прошло несколько минут. Джейми, нетерпеливый, как большинство пятилетних детей, соскочил бы со стула уже через какие-нибудь несколько секунд, но сын Рэчел сидел смирно, он слишком боялся Гейба, чтобы бунтовать. Гейб ненавидел этот его страх, хотя и ничего не предпринимал, чтобы его рассеять.
В вечернем воздухе появились светлячки. Легкий ветерок окончательно стих. Мальчик продолжал сидеть не двигаясь. Гейб стал думать, что бы еще такое сказать, но внезапно Эдвард нарушил молчание:
— По-моему, вон там летучая мышь.
— Нет. Это ястреб.
Мальчик пересадил плюшевого кролика к себе на колени.
— Мама очень рассердится на меня за то, что я так долго сижу на улице.
— Смотри вон туда, поверх деревьев.
Эдвард запихнул Хорса под футболку и откинулся на спинку стула. Стул скрипнул. Тогда мальчик наклонился вперед, и стул заскрипел снова. После этого малыш принялся ритмично раскачиваться.
— Эдвард, сиди спокойно.
— Я не Эд…
— Ну хорошо, Чип, черт побери!
Мальчик скрестил руки на худенькой груди.
— Извини, — вздохнул Гейб.
— Мне очень писать хочется.
— Ну ладно, — сказал Гейб, сдаваясь.
Наклонив стул, мальчик спрыгнул на землю. Как раз в этот момент из-за двери раздался голос Рэчел:
— Эдвард, пора спать.
Обернувшись, Гейб увидел в дверном проеме ее силуэт, освещенный горевшей в кухне лампой. Рэчел была стройной и очень красивой. При взгляде на нее в голову невольно приходила мысль о миллионах других матерей, которые в этот теплый июльский вечер вот так же зовут своих детей спать.
Гейб снова подумал о Черри и внутренне сжался в ожидании боли, но вместо боли душу его наполнила грусть. «Возможно, — подумал он, — если бы удалось заставить себя не вспоминать о Джейми, можно было бы жить, как все люди».
Эдвард, подбежав к матери, вцепился в ее юбку.
— Мам, ты мне говорила, что ругаться нельзя, верно ведь?
— Да, верно. Ругаться очень некрасиво.
— А вот он ругается. — Эдвард посмотрел на Гейба. — Он сказал нехорошее слово.
Рэчел молча подтолкнула сына к двери.
Гейб еще раз покормил птенца, стараясь как можно меньше прикасаться к нему, добиваясь, чтобы воробышек ел сам.
Он знал, что кормление с рук могло быстро войти у птенца в привычку, и тогда он наверняка превратился бы в домашнюю птицу.
Чтобы дать Рэчел время уложить ребенка, он вычистил сделанное им гнездо, постелил туда чистые тряпочки и лишь после этого отправился в гостиную. Сквозь открытую входную дверь он увидел Рэчел. Она сидела на ступеньках крыльца, сложив руки на коленях. Рэчел слышала, как скрипнула дверь, раскрываясь пошире, чтобы пропустить Гейба. Доски крыльца задрожали под его шагами. Подойдя, он опустился рядом с ней на ступеньки.
— Ты так ничего и не нашла в Библии, верно?
— Не нашла. — По голосу Рэчел чувствовалось, что она еще не справилась с новым разочарованием. — Но там очень много текста подчеркнуто и повсюду на полях пометки. Я проштудирую ее страницу за страницей и наверняка найду где-нибудь ключ.
— Тебе никогда ничего не дается легко, правда, Рэч?
Она устала и измучилась. Энергия, прилив которой она ощущала днем благодаря надеждам, возлагаемым на Библию Дуэйна, иссякла. Когда Рэчел читала старые, давно знакомые строфы, в душе ее шевелилось какое-то смутное беспокойство. У нее даже возникло ощущение, будто ей пытаются снова навязать то, что она давно отвергла и не могла больше принять.
У Рэчел защипало в глазах.
— Не будь сентиментальным, Боннер, — сказала она, борясь с подступающими слезами. — Не надо меня жалеть. Со всем остальным я могу справиться, а вот с этим вряд ли.
