Роуз Шепард - Любовь плохой женщины
— Спросить можно, только можно схлопотать за это пощечину.
— Только не надо меня воспитывать, Джуин.
— А я и не воспитываю, — сказала Джуин, и это было правдой: менее всего она хотела воспитывать кого бы то ни было. Чтобы сменить тему разговора, она громко и отчетливо произнесла: — Я не ожидала от тебя таких познаний.
— Каких?
— Про ту женщину. Руфь Карсон, кажется.
— Рэйчел Карсон. Я случайно вспомнил, — с непритворной скромностью отказался от похвалы Доминик. — Это называется интуитивная прозорливость или как-то еще: разнообразная случайная информация скапливается в голове, а потом при случае всплывает в памяти.
— Вовремя она всплыла: заставила твою бабушку замолчать.
— Это не надолго. Ой-ой-ой… апчхи! — мощно чихнул Доминик. Щекотка в носу появилась уже некоторое время назад и вот наконец заявила о себе в полный голос.
— Будь здоров, — как положено, сказала Джуин. — Ты знаешь, мне она не очень нравится.
— Нравится? Она и не собирается никому нравиться. Не для этого она послана на эту землю. Она послана нам как испытание. А насчет того, что бабушка замолчала: не думай, что она так и будет молчать. С ней всегда надо быть настороже. Не уступай ей ни дюйма, вот тебе мой совет. У тебя, случайно, нет салфетки?
— Нет.
— Ладно, обойдусь. — Сморщив нос, Доминик сделал несколько осторожных вдохов и выдохов и снова улегся рядом с Джуин, опираясь на локти. Спустя минуту-другую он спросил с нехарактерной для себя горечью в голосе, то ли задирая Джуин, то ли распаляя себя: — Скажи, а вот если бы на моем месте был мой ненаглядный кузен, ты бы не отвергла его, так ведь? Ты бы прыгнула на него, скажи он хоть слово, да?
— Кто? — сердито спросила Джуин, зарывая пальцы в песок, чтобы не вцепиться в Доминика, не стукнуть его что есть силы кулаком по спине.
— Как кто, разумеется, высокочтимый Алекс Гарви. Насколько мне известно, ты к нему весьма неравнодушна.
— Насколько тебе известно, вот как? И откуда именно у тебя эта информация?
— От моей матери, которая в свою очередь услышала это от твоей матери. А точнее, я случайно подслушал…
— Она не могла такое сказать, — запротестовала Джуин. Она зажмурилась, чувствуя, что проваливается в черную пустоту. — Это невозможно. А если и сказала, то соврала. Ей-то откуда знать? Никто в здравом уме не стал бы делиться секретами с моей матерью.
— Значит, ничего такого ты к нему не испытываешь?
— К Алексу? — презрительным фырканьем Джуин отмела это предположение. — И мысли такой не было. Вообще-то он ничего. По крайней мере, у него есть манеры.
— И еще у него есть Наоми Маркхем.
— Да, — устало согласилась Джуин и опустила голову на песок. Ее тоска, ее разочарование снова вернулись к ней. Ее сердце разрывалось от боли.
— Ну так объясни мне, что в нем есть, чего нет во мне? Кроме манер, само собой.
— Даже не знаю, с чего начать.
— Внутри, знаешь ли, я классный парень.
— Поверю тебе на слово.
«А Алекс, — думала Джуин, — никогда не дерзит и не грубит. Он не бахвалится почем зря. Он красивый, веселый, чуткий и сильный. Когда я смотрю в его глаза, я забываю обо всем на свете. Как я могла поверить, что разлюбила его? Нет, наверное, я умру от любви к нему».
— Конечно, нельзя забывать, что в тот момент твоя мать была несколько навеселе. Во всяком случае, так мне показалось. — Доминик почувствовал, что Джуин расстроилась, и испугался, что зашел слишком далеко. Поэтому он, отложив на время интересующую его тему, попытался исправить ситуацию.
— Разве она когда-нибудь бывает не навеселе?
— Значит, все это были просто пьяные разговоры?
— Вот именно: пьяные разговоры.
— Кстати, видела бы ты моего старика на прошлой неделе. Как же он наклюкался! — Доминик рассмеялся вслух, вспомнив отца.
— Кто, Джон? — тупо переспросила Джуин. — Джон напился? Я тебе не верю.
— Ни слова неправды. Он вернулся домой пьяный в стельку и танцевал в лунном свете с гирляндой свиных сарделек на шее. Я его даже стал немного уважать за это, но мама, мягко говоря, была не очень довольна тем выступлением. Она сказала, что никогда этого не забудет.
— Доминик?
— Что, старушка?
— Вот скажи… — В конце концов, Доминик тоже был парнем, мужчиной, хотя и совершенного иного склада, чем Алекс Гарви. Может, он сможет объяснить ей необъяснимое. — Что ты думаешь о Наоми Маркхем?
— О ком? О Наоми? Я бы не выкинул ее из постели, это точно. — Вот и все, что он сказал, в своей обычной несерьезной манере. — То есть она, конечно, лакомый… Эй, смотрите-ка, кто идет! Это же наша Люси-гусыня! Слушай, Джуин Шарп, сделай мне одолжение: покажи свой злобный характер, разозлись-ка на меня. А то моя репутация задиры под угрозой.
Бесчисленные чашечки черного кофе, которые он опустошал одну за другой, и сандвичи — изящные треугольники огурца и копченого лосося, исчезавшие незаметно для него самого, не успокоили ни его мозг, ни его желудок. Он сидел в зале ожидания бизнес-класса и ждал, ждал, ждал, широко зевая, садясь то так, то этак, вытягивая длинные ноги, обуреваемый мыслями — приятными и не очень.
От недостатка сна мысли немного путались. Ему было жаль (но не слишком) Кристин. Вчера вечером на ее губах играла лучезарная улыбка, со всеми присутствующими она была остроумна и весела, ее смех струился то в одном конце зала, то в другом, никогда она не выглядела такой красивой, такой полной жизни. А потом всю ночь она плакала в ванной, изливала свое горе, сморкалась в бумажные салфетки, а под утро разразилась горькими обвинениями и даже несколько раз ударила его. Он до сих пор был слегка пьян от шампанского и лести, что сопровождали его грандиозную отвальную, но похмелье было вызвано не столько этими конкретными излишествами, сколько ноющими ребрами и притупленными чувствами.
Он еле поднялся сегодня в восемь утра; менее чем через четыре часа он должен будет приземлиться в Лондоне. Там ранний вечер будет казаться полуднем. Странная это штука — время.
По всему земному шару народы восторженно наблюдали за рассветами и закатами. Но Дэвид Гарви знал: Земля — это кривобокая планета, которая как сумасшедшая выписывала пируэты вокруг безразличной желтой карликовой звезды. Солнце не встает и не садится, а рассвет и закат — всего лишь выдумка, призванная утешить человечество, навечно порабощенное суточным циклом.
Начиная с одноклеточных организмов, все живое танцевало под дудку солнца. Безмозглая протоплазма скручивается на свету в спирали. Тараканы начинают свою деятельность с наступлением темноты. При солнечном затмении сбитые с толку птицы падают с потемневшего неба. А самое смешное в этом то, что солнцу на все это наплевать. В каком-то смысле солнце было похоже на него самого, так как вокруг Дэвида Гарви тоже скручивалась в спирали, суетилась, низвергалась форма жизни, известная под названием «Женщина».
