Наталья Миронова - Синдром Настасьи Филипповны
— Чудо-парень, — восхитился Феликс. — Ну теперь давайте выпьем. За нас. За всех нас.
Выпили.
— Скажи, ты не хочешь взять фамилию Лещинская? — спросил Феликс, когда они перепробовали все ликеры.
Юля сразу ощетинилась.
— Может, Даня захочет, чтобы я взяла фамилию Ямпольская.
— Но ты и ему откажешь, — догадался Феликс.
— Мне нравится моя фамилия. Королева.
— Понимаю. Но Лещинские — это фамилия польских королей.
Этого Юля не знала.
— Правда? — удивленно переспросила она.
— Чистая правда, — подтвердил Феликс. — Был такой польский король Станислав Лещинский в самом начале восемнадцатого века. Правда, судьба у него была несчастная, шляхта его не признала, его дважды свергали и снова восстанавливали на троне… В конце концов он был изгнан из страны. Зато его дочь Мария Лещинская была замужем за французским королем Людовиком XV.
— Это при котором была мадам Помпадур? — уточнила Юля.
— Ну, это спорный вопрос, кто был при ком. Пожалуй, что и он при ней, а не наоборот. Мадам де Помпадур была умнее короля, она сумела сохранить власть над ним, даже когда он охладел к ней как к женщине. Во многом именно она управляла страной.
— А Мария Лещинская? — продолжала Юля.
— Родила ему двенадцать детей.
— Круто. Но ведь она была несчастна, правда? Мадам Помпадур заняла ее место. Наверняка ей было одиноко. И обидно.
— Ты права, одиночество — удел большинства королев. Но Мария Лещинская тоже оказала заметное влияние на французский двор. При ней вошли в моду платья а-ля полонез, а главное — привычка мыться ежедневно.
— И все-таки я лучше сохраню свою фамилию, — решила Юля. — Вы не обижайтесь, но мне нравится, как это звучит. Юламей Королева.
Когда он стал прощаться, Элла сказала, что не позволит ему сесть за руль после крепких ликеров, и предложила вызвать такси. Феликс ответил, что прекрасно доберется на метро.
— А где вы живете? — придирчиво спросила Юля.
— У мамы. У твоей бабушки.
— А где это?
— О, это на Садовом кольце, в знаменитом доме напротив Курского вокзала, где Чкалов жил. О нем в стихах у Маршака написано, «Дети нашего двора».
— Извините, я не читала Маршака.
— Да, ты уже другое поколение… Но дом ты наверняка знаешь, там множество мемориальных досок висит по фасаду.
— И вашего отца?
— Да, твоего деда.
— Давай я все-таки такси вызову, — повторила Элла. — Как же ты на метро поедешь?
— Как простой пацан, — вставила Юля.
— Юля!
— Да это не я, это Данька так говорит! Он меня до самого дома проводил, но мы ехали на моей машине, мне же завтра на работу. Ой, у него такая машина клевая, — повернулась она к Феликсу, — супер! «Порш». Это он так говорит — «Порш». Я знаю, что надо «Порше», я ему говорила, но ему так больше нравится. Ну и вот, он хотел отвезти меня на «Порше», а я ему говорю, мне же завтра на работу, и мы поехали на моем «Матисе». А я и говорю: «Как же ты домой вернешься?» А он мне: «На метро, как простой пацан».
— Отлично, — кивнул Феликс, — вот и я поеду как простой пацан.
— Я могу довезти вас до «Беляева», — великодушно предложила Юля.
— Ты тоже пила ликеры. Ничего, я сам доберусь. Тут идти-то два шага.
— Позвони из дома, — попросила Элла.
— Хорошо.
Феликс поцеловал ее. Юля старательно держалась сзади.
— До свидания.
— До свидания.
Мать с дочерью в полном молчании вымыли и убрали посуду после ужина.
— Так и будешь дуться? — спросила наконец Элла.
— Данька говорит, что я вреднючая, — призналась Юламей.
— Он чертовски прав, — кивнула Элла. — Я же знала, что не зря держу его в доме.
— Ты? Это я держу его в доме!
— Вот и послушайся его. Тем более что ты за него замуж собираешься.
— Ладно. Мам, ну ты пойми, мне трудно так сразу!
— Ты можешь быть хотя бы вежливой с отцом. А то он подумает, что я тебя плохо воспитала.
— Я старалась.
— Ты вреднючая, — сказала Элла и обняла дочь.
Юля залилась слезами.
— Знала бы ты, как он меня ругал!
— Кто? Папа?
— Да какой папа! Даня! Он сказал, что, если бы вернулся его отец, он бы радовался… А я не могу. Не могу, и все.
— Ты привыкнешь, — Элла тихонько гладила ее по голове. — Все будет хорошо. Ты устала… Иди спать.
На следующее утро Юля встала рано, наскоро позавтракала и начала готовиться к поездке в театр. Взяла свой любимый тренировочный костюм с лямками-уздечкой на спине, чешки, махровое полотенце. Взяла тонкий шелковый платок, под которым прятала волосы, и связанный для нее Ниной трикотажный напульсник — утирать пот со лба. Оделась так, чтобы легко было переодеться в спортивное и обратно. Положила в спортивную сумку несколько дисков с музыкой. Не было еще одиннадцати, когда она сказала матери, что уходит.
— Позвони на обратном пути, — попросила Элла.
— Ладно. А он придет?
— Кто «он»?
— Ну, ты знаешь.
— Юля, ты можешь выговорить это слово.
— Феликс.
— Вреднючая.
— Но его же так зовут!
— Его зовут твоим папой. Не знаю, придет ли он сегодня к нам, но вечером мы приглашены к его маме, так что ничего не назначай.
— Ладно, я уже опаздываю.
— Никуда ты не опаздываешь, еще больше часа времени! Юля, я говорю серьезно. Сегодня вечером мы идем знакомиться с его матерью. Не вздумай что-нибудь отчебучить. Она старенькая. Если тебе меня не жалко, так хоть ее пожалей.
— Можно подумать, я монстр!
— А что, не монстр? — Элла показала на распакованного и повешенного на почетном месте в гостиной анкилозавра.
— Анкилозавр был кротким, безобидным существом, питался травкой.
«Но при случае мог и убить». Этого она не сказала вслух.
Юля ушла разобиженная. Только по пути она сообразила, что надо было хоть Нине позвонить. Она бросила взгляд на часы. До театра уже не успеть. Она решила, что постарается заскочить к Нине после театра.
По объяснениям Галынина она легко нашла служебный вход и стоянку. Вахтер придирчиво осмотрел ее паспорт, сверился с каким-то списком, дал ей жетон-пропуск и объяснил, куда пройти. Так интересно было идти по таинственным полутемным коридорам! Правда, таблички на дверях висели самые прозаические: «Администратор», «Бухгалтерия», «Касса», «Дирекция»… Она нашла кабинет главного режиссера и постучала.
Галынин встретил ее ослепительной белозубой улыбкой.
— Вы даже рано! Хотите кофе?
Юля отказалась. Она не любила кофе: с сахаром ей было нельзя, а без сахара казалось слишком горько. Но режиссеру она сказала другое:
