Невеста из империи Зла (СИ) - Барякина Эльвира Валерьевна

— Иди ты! — рявкнул Миша и, не подав руки, пошел прочь.

Вистунов был прав. Мы все думаем, что наши беды происходят от кого угодно, но только не от нас самих, что это какой-то таинственный монстр во всем виноват. Да ни черта! Нет никакого монстра! Нет никакого злодея, сидящего наверху и желающего съесть нас. Все делается нами самими: нашим страхом за собственные задницы и нашим молчанием.

Системе наплевать, кто ты: бедный студент или генеральный секретарь. Она прожорливая, ей без жертвоприношений нельзя — иначе ее бояться не будут. А если не будут бояться, то откроют рот. И тогда молчание нарушится.

Что делает женщина, оставшись утром в одиночестве?

Она плачет, потом пьет чай, потом обреченно идет выгоняться из института.

Все было подстроено очень «красиво»: Марику должны были исключить за неуспеваемость. Ради этого ее завалили сначала на экзамене, потом на комиссии. Теперь ей предстояло пересдавать историю зарубежной литературы самому замдекана Петрову.

Петров, грозный дедушка старой закалки, держал весь факультет в страхе божьем. Он гордился своей мрачной славой, как фронтовыми медалями, и ежегодно ее приумножал, выгоняя из института все новых и новых студентов.

Петров назначил Марике встречу в своем кабинете.

— Сумку на стол, карманы вывернуть, — приказал он.

Зная, что с нее будут спрашивать вдесятеро строже, Марика заранее составила кучу шпаргалок. Но весь этот клад знаний оказался бесполезным: Петров изъял у нее все, включая маленькую шпаргалку-гармошку, которую она прятала в сапоге.

— Неплохо подготовились, — коварно усмехнулся замдекана, сгребая конфискованное имущество к себе в портфель. — А теперь давайте посмотрим, что у вас реально осталось в голове. Вот вам ручка, вот бумага, вот билет. Я вас запру тут, в кабинете, а через час вернусь и мы с вами побеседуем.

Марика прочитала свой вопрос: «Основные тенденции развития датской литературы в первой половине двадцатого века».

— Но этой темы не было ни в учебнике, ни в лекциях!

Петров окинул ее высокомерным взглядом:

— По-настоящему образованный человек и в дерьмо вляпается так, что любо-дорого посмотреть. Готовьтесь.

Щелкнул замок, и Марика осталась одна. Из датских литераторов она знала только сказочника Ганса Христиана Андерсена. Да и тот не имел никакого отношения к первой половине двадцатого века.

Как и было обещано, Петров появился в своем кабинете ровно через час. У него было отличное настроение: он только что узнал, что его очередная монография одобрена в качестве учебника для вузов.

— Ну что, пленница науки, — весело обратился он к Марике, — давайте делитесь своими измышлениями.

Та протянула ему четыре листа, исписанных мелким, аккуратным почерком. Нексе, Браннер, Хансен плюс еще целый ряд авторов, о которых сам замдекана никогда не слышал. Ответ студентки Седых тянул на твердое «отлично».

Очки сползли на кончик носа профессора.

— Это невозможно! Вы все списали!

Марика отвела взгляд в сторону.

— Да вы же сами отобрали у меня все шпаргалки. Я учила.

— Учила она! Этой темы не было ни в учебниках, ни в лекциях, ни в билетах!

— Я просто очень люблю датскую литературу. Еще с детства.

Петров растерянно уронил листы на стол.

— Ну, вы понимаете, что я не могу поставить вам выше «неуда»? У меня есть распоряжение начальства…

— Значит, реальные знания не имеют никакого значения? — сузив глаза, произнесла Марика.

Петров еще раз пробежался по ее ответам:

— Поразительно! Нет, этого не может быть! Вы все-таки откуда-то списали!

Он оглядел книги, стоявшие в шкафах: материалы съездов, методические пособия… Ни одна из них не была посвящена датской литературе.

— Ну хорошо… Давайте зачетку. Пусть начальство само с вами разбирается. Я не могу поставить вам «неуд», когда вы настолько хорошо подготовились.

Получив свое «отлично», Марика спрятала зачетку в карман.

— Все, можете быть свободной! — раздраженно прикрикнул Петров.

Едва сдерживая улыбку, Марика вышла за дверь. Секрет ее был прост, как три копейки: в кабинете декана стоял телефон. Стоило Петрову переступить порог, как она набрала Жеку. А тот в свою очередь отыскал среди своих многочисленных знакомых литературоведа-датчанина. Тот ей все и продиктовал.

Из института Марику отчислили на следующей неделе за непосещаемость. Методисты посчитали все ее прогулы и подвели неутешительный итог: столь недисциплинированным студентам не место в стенах высшего учебного заведения.

— Но ведь ты сдала все экзамены на пятерки! — возмущалась Света, потрясая справкой об отчислении. — Они не имели права!

Марика только криво усмехнулась:

— Я всего лишь скромная жертва показательной порки.

Света ей не поверила. Она долго шумела и требовала назвать истинную причину случившегося. Но ни о своей свадьбе, ни о заявлении на загранпаспорт, ни об исключении из комсомола Марика так ничего и не сказала.

В июне она получила бумагу из ОВИРА: «Отказать в выдаче загранпаспорта гражданке Седых М.А. в связи с напряженностью отношений между СССР и США».

— Через шесть месяцев можете подать еще одно заявление, — сказала ей чиновница. — Мы его рассмотрим.

Марика вышла на улицу как пьяная. Все ее тело превратилось в растерзанный, кровоточащий кусочек плоти. Совсем недавно она видела, как машина наехала на голубя: пух, перья в разные стороны… Машина умчалась вдаль, даже не остановившись, а полураздавленный голубь все бился в луже крови, цепляясь за свою искалеченную жизнь.

«Я голубь. И меня раздавили», — как в бреду, бормотала Марика.

Как она молилась, как жаждала любви! И вот дождалась. Но оказалось, что нести ее — выше человеческих сил. И выхода другого нет: либо все бросить, либо умереть под ее тяжестью.

ГЛАВА 27. ВЕРНИТЕ МОЮ ДЕВОЧКУ

Алекс уехал полтора года назад.

Раз в две недели Марика получала от него письмо: «Люблю тебя. Как ты?»

Письма всегда опаздывали месяца на два. Международная почта ездит долго, потому как с пистолетом, а тот тяжелый, да и торопиться нам некуда.

Вся корреспонденция неизменно вскрывалась. Иногда кагэбэшник, который читал письма Алекса, даже не старался запечатывать как следует конверты. Со временем Марика научилась вычислять, когда он уходит на больничный, когда у него отпуск. Задержится письмо больше, чем на семь дней, — заболел, на двадцать четыре рабочих дня — поехал отдыхать.

Каждую неделю Алекс пытался звонить в Москву, но в половине случаев связь обрывалась еще до того, как они с Марикой успевали обменяться парой слов.

Зато какое было счастье, когда он все-таки прорывался! Эти звонки были единственным свидетельством того, что Алекс реально существует в этом мире.

Вопреки всему, поначалу они еще надеялась, что все как-нибудь разрешится. В конце концов, если гражданка Седых не устраивает свое государство, не легче ли выслать ее куда подальше? Оказалось, не легче. В ОВИРе Марике каждый раз говорили одно и то же: «Пока мы не можем выдать вам документы. Приходите через шесть месяцев». Но и через шесть месяцев, и через двенадцать, и через восемнадцать ничего не менялось. Чиновники даже не сочувствовали ей: «А-а, уехать хочешь? Значит, ты ненавидишь свою Родину!» И как им объяснить, что Марика никого не ненавидела, что она всего лишь любила своего мужа и хотела быть с ним рядом?

Алекс тоже пытался что-то сделать: звонил на телевидение, писал статьи, обращался к сенатору… Но в Америке к нему относились точно так же, как к Марике в СССР. Его не понимали: «Зачем тебе эта русская? Она же наверняка коммунистка и алкоголичка! Они в России все такие».

Как советский народ видел за словом «США» не живых людей, а агрессивных империалистов, так и американцы видели за словом «Россия» злобных оккупантов, которые хотят поработить весь мир.