Анна Годберзен - Скандал
Спрятавшись под навес перед цветочным магазином, девушка в оцепенении смотрела на спешащих прохожих и вдруг заметила человека под зонтом, наблюдавшего за ней с другой стороны улицы. Она почему-то вспомнила, как только что прочитала о высоком, стройном, хорошо одетом мужчине, которого видели на месте гибели Элизабет. Внезапно Лина занервничала. Она видела, как мужчина переходит улицу, направляясь к ней, и собралась бежать дальше, но газета так промокла, что уже никуда не годилась.
Рассмотрев приближающегося незнакомца, Лина вдруг с изумлением поняла, что это Тристан.
– Помните меня? – спросил он, закрывая ее своим громадным зонтом, по которому громко стучали капли дождя. Лицо Лины было совершенно мокрым, и тушь стекала с ресниц.
– Да, – тихо ответила она.
– Мисс Каролина, чье лицо я никак не могу забыть. Вижу, вы уже прочли «Империал», – произнес он, и Лина быстро отвела взгляд. Чернила растеклись и испачкали руки. – Что вы скажете, если мы отправимся пообедать, и я расскажу вам интересные подробности?
Лина кивнула в знак согласия. Она не знала, что делать. Промокшая, холодная, она чувствовала себя несчастной и виноватой. По крайней мере, больше не придется мокнуть под дождем. Тристан ободряюще улыбнулся. Стоя на бурлящей улице Нью-Йорка, Лина вдруг с ужасом поняла, что она, вполне возможно, тоже причастна к этой жуткой истории…
45
Трагическая гибель восходящей звезды высшего общества вдвойне тяжела, ибо в это самое воскресенье Элизабет Холланд должна была выйти замуж за самого завидного холостяка Нью-Йорка. Все, кто любил мисс Холланд, собрались сейчас под крышей дома ее жениха, Генри Шунмейкера. Отец жениха, Вильям Сакхауз Шунмейкер, поручил мэру Ван Вику выдать утроенное вознаграждение тому, кто найдет тело несчастной девушки. Много слухов сейчас ходит о мисс Пенелопе Хейз. Она была последней, кто видел Элизабет живой, и именно ей приписывается роман с молодым Шунмейкером.
Из Cité chatter в «Нью-Йорк Империал», пятница, 6 октября, 1899 годЭто невероятно! Это настоящий кошмар, что они не могут ничего найти! – гремел голос отца Генри в гостиной на Пятой Авеню. – Позор на голову мэра! Генри вздрогнул, услышав о том, как ловко отец связал гибель Элизабет с недееспособностью мэра. Ему самому приходилось стоять рядом и согласно кивать. Трагедия не допускала бесцеремонности, особенно перед репортерами из «Новостей Нью-Йорка» и родственниками и друзьями Элизабет, собравшимися в их доме в ожидании новостей о несчастной. Так что Генри стоял рядом с отцом и согласно кивал.
– Ни тела, – продолжал старший Шунмейкер, – Ни клочка одежды, ничего! А меж тем могло случиться все что угодно! Ее могло вытащить буксирное судно и продать в рабство: газеты каждую неделю сообщают о подобных ужасных случаях. И я настаиваю, что ответственность лежит на мэре! Он всего лишь марионетка в руках демократов и поэтому совершенно не способен принять самостоятельное решение.
– А вы, мистер Шунмейкер, – сказал журналист, обращаясь к Генри. – Что вы можете сказать о том, как ведутся поиски?
На это нечего было сказать, и потому Генри просто опустил глаза. Через мгновение отец вновь заговорил. Даже смерть невесты сына не могла отвлечь его от бесконечной грязной темы о нью-йоркской политике.
– Вот увидите, будет скандал с выборами! Все знают о их нечестной игре и о многочисленных подкупах. Скоро народ потребует голову мэра! Но… Ах, да, Элизабет. Сумма, назначенная мэром, столь мала, что просто оскорбительна. И мой сын, Генри… Посмотрите на него – он сломлен и едва может говорить.
Не в силах больше все это слушать, Генри отошел от отца к накрытому черной скатертью столу. Серебряные подносы со свежими фруктами, сладкие хлебцы, кофе. Генри дотянулся до граненого графина со скотчем и вновь наполнил бокал.
Последние несколько дней он жил в полном отрыве от реальности, словно со стороны наблюдая все происходившее.
Окружающий мир словно погрузился во тьму. Печальные лица, черный цвет… Люди избегали общения с ним, избегали смотреть ему в глаза и лишь кивали издалека в знак приветствия и сочувствия.
Несколько девушек поразвязнее – или просто поглупее – кидали на него игривые взгляды, но он их даже не замечал. Ему было жаль Элизабет, но еще больше – Диану. Он снова и снова вспоминал взгляд, подаренный ему Элизабет на углу Бродвея и Двадцать первой. В среду утром, как раз перед тем, как мир для него перевернулся. В ее глазах было столько нежности и печали, что ему показалось: она знает обо всех его дурных поступках и недостойных мыслях.
– Вам многие сочувствуют, – Генри обернулся и увидел уставшее, когда-то красивое лицо Кэрри Льюиса Лонгхорна, которого газеты называли старейшим холостяком Нью-Йорка. В свои семьдесят он так и не женился и славился своей коллекцией портретов самых разных красавиц. Генри был уверен, что среди них было и изображение Элизабет.
– Благодарю вас, сэр.
– Вы это переживете, молодой Шунмейкер, – промолвил старик, глядя в сторону. И уже уходя, добавил: – Я пережил.
Генри не отходил от столика, рассеянно глядя по сторонам. Родственники Элизабет сидели отдельно, заняв несколько кресел и пару диванов у большого окна. Он всегда думал, что в их семье четыре человека, а оказалось больше двадцати. Кузены, тети и дяди, не показывавшиеся, пока все было хорошо, сейчас собрались вокруг миссис Холланд и ее теперь уже единственной дочери. Лицо ее было покрыто черной вуалью, а взгляд постоянно опущен, так что невозможно было встретиться с ней глазами. Диана сидела неподвижно и казалась абсолютно безразличной ко всему, что происходило вокруг.
Если последние пару недель Генри уже задумывался над необходимостью стать серьезным человеком, последние два дня сделали его таким. Смерть девушки его круга казалась невозможной, немыслимой. Но гибель девушки, с которой он был связан и о которой так мало знал, вызывала гнев и невыносимое чувство вины.
Генри подозревал, что, веди он себя по-другому, более достойно и осмотрительно, ничего этого не случилось бы. Сейчас он пытался держать себя в руках и не смотреть слишком часто в сторону Дианы.
Это было жестокое испытание – быть с ней под одной крышей и одновременно на таком расстоянии. Генри понимал, в каком состоянии она находится, и знал, что та ночь вдвоем теперь будет для нее мучительным воспоминанием.
Он всей душой стремился заговорить с ней, услышать голос, узнать, что она не винит его в смерти сестры. Что не питает к нему ненависти. Но не было никакой возможности подойти к ней из-за плотной стены родственников и знакомых. Генри тяжело вздохнул и повернулся к наполненному бокалу.
