Татьяна Бочарова - Соло для влюбленных. Певица
Мокрые ветки наотмашь били по лицу, в кроссовках хлюпало. Он крикнул:
– Аня!
И еще раз, и еще. Ответом была тишина. Ему казалось, что до остановки он бежал втрое быстрей, хотя на самом деле на весь путь обратно у него ушло меньше пяти минут.
Край неба уже высветлился, и там, на этом краю, висела половинка расписной, сияющей радуги. Рядом с ней мрачно лиловело небо, извергая дождевые потоки. А у берега в воде лежала Аня. Волосы ее стелились по песку, смешиваясь с ним. Она лежала на боку, уютно поджав ноги к животу, сложив руки на груди, будто устроилась на ночлег или отдых. Рядом было пусто. «Сердечник» исчез.
У Артема еще теплилась слабая надежда. Может быть, просто испугалась, шок, потеря сознания?
Он подошел, опустился рядом на темный песок. Анины глаза были открыты и смотрели на радугу. На ее часть, повисшую над каналом. Смотрели неотрывно, зачарованно, будто на невиданное чудо.
Артем тронул артерию на шее – пульса не было. Дыхания тоже. Он осторожно перевернул Аню на спину. Одна ее рука сползла в сторону, и Артем увидел торчащую в груди рукоятку ножа. Само лезвие до упора вошло в сердце.
Дальнейшее помнилось плохо, отдельными, несвязанными друг с другом картинами, выполненными сплошь в сером цвете. Серая стена дождя, серый песок. Потом выглянувшее солнце, тоже серое. Испуганные лица двух женщин, шедших берегом к стоящим вдалеке домам. В руках они держали босоножки, их волосы и платья были мокрыми до нитки. Кажется, они что-то говорили, даже кричали, но Артем не понимал ни одного сказанного ими слова. Потом одна женщина ушла и вернулась уже с целой компанией мужчин.
Приехала машина «скорой помощи». Аню погрузили внутрь и увезли. Толпа, собравшаяся на берегу, стала постепенно редеть, а Артем все продолжал сидеть на песке, безмолвно и неподвижно, точно обратившись в камень. Перед глазами у него стояло неотступное видение: заломленная за спину рука, вытянутые ноги в черном, лихорадочно блестящие глаза.
Подошло несколько оперативников. Они задавали какие-то вопросы, требовали что-то вспомнить, объяснить, но Артем плохо понимал смысл сказанных ими слов. Наконец, оперы, отчаявшись выжать из него нечто вразумительное, отвели его в машину и доставили на Петровку. Только там Артем смутно понял, что его подозревают виновным в Аниной гибели, но это не вызвало у него никаких эмоций. Ему было все равно, что о нем думают, главное, самое страшное уже произошло, и ничего ужасней быть уже не могло.
На Петровке он просидел до вечера, и его отпустили: на рукоятке ножа хорошо отпечатались пальцы «сердечника», в то время как отпечатков пальцев Артема не было вовсе.
Один из милиционеров, пожилой, грузный мужик с блестящей лысиной и толстыми, вывернутыми, как у негра, губами, оказался неожиданно жалостливым: увидев, что парень пребывает в состоянии ступора, он, по окончании дежурства, посадил его в свою старенькую «Волгу», благополучно довез до самого дома и там сдал на руки матери.
К вечеру у Артема поднялась температура под сорок. Перепуганная мать отвезла его в больницу, где ему поставили диагноз – крупозное воспаление легких плюс шок.
Способности видеть, слышать и говорить вернулись к нему лишь спустя неделю. До этого он лежал, точно бревно, в жару и полубреду и не понимал, где находится. Ему все еще казалось, что он там, на пляже, рядом с Аней, и надо что-то делать, куда-то бежать, звать на помощь. Он пытался бежать и кричать, но не мог даже пальцем шевельнуть, а изо рта вылетал только еле слышный стон.
В день, когда температура наконец спала и его уши стали различать окружающие звуки, Артем услышал разговор двух медсестер в палате.
– Говорят, маньяка поймали, – сказала одна с прокуренным, хрипловатым голосом.
– Да? – с пугливым любопытством тоненько переспросила другая. – А что он делал? Насиловал?
– Убивал, – коротко, словно рубанула, ответила низкоголосая и пояснила: – Девушек с длинными волосами и обязательно блондинок.
– Ужас какой! – боязливо пискнула ее подруга. – Где его поймали?
– В районе Ховрино. Говорят, он четверых укокошил. Ножом в сердце. Я его вчера вечером по телевизору видела, аж в дрожь бросает! Плюгавенький такой, вид жалкий, весь трясется. Больным прикидывался, будто у него сердечный приступ. Выродок!
– Я б таких усыпляла! – убежденно сказала пискля. – Насмерть усыпляла, чтоб не лечить и всякое там! – Она сердито загремела какими-то инструментами и быстрыми шагами вышла из палаты.
Через день пришел следователь, принес фотографии «сердечника» в фас и профиль. Его поймали в тот же вечер, через несколько часов после Аниного убийства. Она действительно была четвертой жертвой параноика, в течение двух недель терроризировавшего районы Ховрино и смежный с ним Железнодорожный.
Артем долго не шел на поправку, несмотря на интенсивный курс лечения, температура то падала, то вновь подскакивала до критической отметки. Он оклемался лишь через полтора месяца и то с огромным трудом. Вернулся домой, глянул на себя в зеркало – там стоял обтянутый кожей скелет с пустым, равнодушным лицом. Резко упало зрение, но его это не особо волновало – он не хотел ничего вокруг себя видеть.
Учебный семестр начался, нужно было идти в институт, но Артем не мог. Сидел дома и даже на улицу не показывался. Мать сначала ходила на цыпочках, не трогала его, носила в комнату еду, к которой Артем не притрагивался. Потом спустя месяц стала пилить: дескать, нельзя так, нужно жить, мертвых не воротишь, вины его в том, что случилось, нет.
Он слушал ее и не слышал. Ему казалось, что виноват в Аниной смерти он один, и вина его непростительна, чудовищна. Ведь она не хотела оставаться на берегу, он, по сути, заставил ее сделать это. Почему-то вспоминались ее слова, сказанные в воде: «Русалки мертвые, а я живая». Как будто она предчувствовала, что произойдет всего через час, в безобидном сравнении увидела неприятный для себя смысл.
В институте Артему оформили академотпуск – врач районной поликлиники, едва взглянув на него, без „слов выдал справку о том, что он нуждается в периоде реабилитации после тяжелой болезни и нервного стресса.
Через полгода был суд. «Сердечника» признали вменяемым и приговорили к высшей мере. Там на суде Артем впервые после Аниной гибели увидел ее бабку и деда. Старуха, вся в черном, молча прошла мимо, кажется даже не узнав его. Враз постаревшее, заострившееся лицо деда точно окаменело. Он глянул на Артема в упор, и в глазах старика тот прочел такую испепеляющую ненависть, что невольно отшатнулся.
– Ты! – Дед брезгливо поджал и без того тонкие губы, словно видел перед собою ползучую гадину. – Ты всему виной. Как чувствовал я… не хотел ехать в этот чертов профилакторий! Хорош гусь! Оставил ее этому выродку, а сам… – он поперхнулся, схватился за кадык, отвернулся резко, отошел.
