Первозданная (СИ) - "De Ojos Verdes"

— Никто и не говорил о тюрьме, — совершенно спокойный, даже безразличный ответ.

— Его поместили в лечебницу?..

— Сатэ, пусть это тебя пока не беспокоит. Надо восстанавливать организм. Всё…всё могло быть… — осекается вдруг. — Могло быть хуже. Хвала Создателю, обошлось. Мы тебя поднимем, и ты вернешься к привычной жизни. Тебе надо поесть и пройти осмотр. Я сейчас вернусь.

Могло быть хуже?.. Что это в её понимании? Убийство с расчленением?..

Впрочем, мне не дают углубиться в эту тему. Не проходит и минуты, она возвращается в сопровождении врача. Я почти не слушаю его, когда проводит осмотр и дает какие-то прогнозы. Даже не понимаю, что за специалист передо мной.

Я не могу включиться в эту жизнь по полной.

Ощущение прострации не покидает, всё вокруг абстрактно, и я кажусь себе не совсем адекватной. Почему у меня нет слез и истерик?.. Почему я не хочу выплеснуть эмоции? Почему после пробуждения я не могу обсудить произошедшее?

Изнываю от желания отогнать всех прочь и забиться в панцирь, чтобы никому не удавалось достать меня. Несмотря на внешнее спокойствие, я знаю, что внутри зреет буря. И в момент, когда всё выплеснется…переживу ли?..

* * *

— Может, всё же принести что-нибудь почитать?

— Нет.

— Хотите, выведу Вас на прогулку?

— Нет.

— Может, посмотрите что-то интересное?

— Если на сегодня план по стандартным вопросам выполнен, можно мне остаться одной?

— Вы же знаете, что я обязана находиться рядом. В противном случае меня ждет увольнение. Как и предыдущую работницу.

Да, неприятно. Совесть — единственное, что получается задеть во мне сейчас. Я не хотела быть причиной потери человеком своего заработка. Более того, пыталась облегчить трудовые будни сиделки, попросив покинуть помещение на пару часов. Кто ж знал, что в результате неуклюжего движения, когда я пыталась подсесть ближе к окну, меня ждало фееричное падение, после которого я так и не смогла подняться самостоятельно? И что эту картину застанет Её Величество Элеонора Эдуардовна?

Мадам не терпит некомпетентности. Последствия незамедлительны.

— Хочу тишину. Просто тишину.

Подкатываю на инвалидном кресле к тому самому злополучному окну. Учитывая, что половина моего тела — пусть и в шахматном порядке — не функционирует, меня обеспечили этим чудо-агрегатом.

— Сатэ, но так нельзя, Вы все время молчите…

— Пытаюсь служить примером окружающим. Но что-то не выходит.

Мое колкое замечание, думаю, задевает молодую женщину, она больше не предпринимает попыток разговорить меня.

Прекрасно.

С места, которое я облюбовала, видно лес. Голый, мрачный, неуютный. Декабрь, все же. Дебри его…манили меня. Смотрела туда и на какое-то время обретала спокойствие.

Если представить, что мое нутро — комната, будет легче сделать сопоставительный анализ. Раньше она была заполнена людьми, родными лицами, о которых я пеклась, думала, переживала, а также многочисленными событиями. Там всегда было шумно и весело, горел яркий свет, пахло вкусно и по-домашнему. Царила любовь и теплота. Сейчас…свет выключили, люди разбрелись, стоит колючее безмолвие. Моя личная комната пыток.

Тотальное безразличие ко всему вокруг. Ни одной живой эмоции. Я ни разу не плакала. Ни разу. Ни одной слезинки. У меня не получается даже злиться или сетовать на судьбу.

Все, что я могу — раз в день общаться с семьей по видеосвязи, чтобы уверить их в своем стабильном состоянии. Даже не знала о наличии актерских талантов, благодаря которым могу улыбаться так фальшиво.

— К тебе пришел Торгом, — голос хозяйки дома рассекает пространство подобно грому. — Я попрошу принести вам чай.

Она тут же удаляется, не удостоившись никакой реакции и привычно лицезря мою спину у окна. Сиделка выходит следом.

И через минуту, видимо, покончив с формальным приветствием и обменом любезностями, входит Адонц.

Присаживается в кресло у стены. Пристально изучает мой профиль. Выжидает. Терпит фиаско. И сокрушенно произносит:

— День семнадцатый.

Глава 35

«Я ставил вопросительный знак и философствовал там, где другие просто любят. И вот в результате ничего мне эта философия не дала, а только выпотрошила сердце». Генрик Сенкевич «Без догмата»

— День тридцать первый.

Привычная тишина сегодня бьет по нервам как-то по-особенному. Может, потому что после уличной суеты в канун Нового года я вхожу в это бесцветное в эмоциональном плане помещение?

— Напоминаю, Сатэ, что в молчанку ты меня не переиграешь.

Активирую экран планшета в руках и задаю риторический вопрос:

— Почитаем об очередной жертве похищения, чтобы ты уверилась, насколько беспочвенны твои безмолвные страдания?

Ни один, черт возьми, ни один мускул на ее бледном лице не дрогнул за все это время. Если бы не взмахи ресниц, когда она моргает, Сатэ можно было бы принять за статую.

Чувствую очередной прилив злости на эту упрямую дурочку, так упорно отказывающуюся жить. Собственное бессилие и немощность заставляют скрежетать зубами, и вопреки произнесенным словам, я все же почти готов впасть в отчаяние…

— «Десятого июня 1991 года 11-летнюю Джейси Ли Дугард похитили в Саут-Лейк-Тахо, штат Калифорния, во время того, как она шла от дома до остановки школьного автобуса. Несмотря на обширные поиски пропавшей девочки, ей удалось получить свободу лишь восемнадцать лет спустя».

Делаю паузу и отрываюсь от чтения, чтобы уловить хоть какое-то изменение в выражении лица Сатэ.

Тщетно.

— Восемнадцать лет спустя. Разницу чувствуешь? Не четыре дня, как в твоем случае. Восемнадцать лет спустя. Согласен, сравнивать не совсем правильно. Но все могло быть хуже. Ты же понимаешь? Господи! — на миг теряю выдержку, забыв о тактичности. — Сатэ, все могло быть хуже! Очнись же, наконец, и давай будем бороться с этим вместе!

Вздыхаю, поняв, что ничего не изменилось, и ей плевать на мои просьбы.

— «Прогресс в этом случае похищения произошёл только тогда, когда в августе 2009 года, осужденный сексуальный маньяк по имени Филлип Крейг Гарридо посетил кампус Калифорнийского университета в Беркли в сопровождении двух девушек, в одной из которых позже узнали Дугард. Их странное поведение привлекло нежелательное внимание, что привело к тому, что Гарридо и его жену Нэнси арестовали за похищение человека и по другим статьям. В конечном счете, пара преступников признала себя виновными в похищении Дугард и сексуальном насилии над ней, Филипп получил срок в 431 год, а его жена получила сравнительно мягкое наказание в 36 лет тюремного заключения. Дугард позже написала книгу «Украденная жизнь: Мемуар», о том, что ей пришлось перенести…».

Уверен, всевозможные мозгоправы отправили бы меня на расстрел за такое обращение с человеком, пережившим похищение. И статьи, которые я ей каждый день читал, чтобы в качестве провокации вывести на эмоции, сочли бы кощунственными.

Но что я могу, если по-хорошему эта девушка не хочет? Отказаться от любой сторонней помощи и запереть себя в четырех стенах — вот ее решение.

Откладываю гаджет и намертво впечатываюсь в неподвижный профиль напротив. Это стало моим каждодневным ритуалом.

Я скучал.

Я конченый эгоист и хочу, чтобы она «вернулась» и снова выводила меня из себя. Хочу затыкáть ее поцелуями, чувствуя, как млеет в моих руках. Хочу, чтобы своенравная бестия ждала меня дома, а лучше — в постели.

Но сначала я ей расскажу, как умер и воскрес, не живя все то время, пока ее искали. Поведаю типичную историю циника, который споткнулся о свои постулаты, встретив антидот в ее лице.

На самом деле, это происходит не так внезапно, как нам обычно «втирают». Это долгий путь, где ты проходишь несколько этапов. Первый — эйфория. Сатэ зацепила, с ней было живо, интересно, нетривиально. А такое всегда затягивает — отличаясь от всего, к чему ты привык, постоянно тянет к себе, зазывает, и хочется вкусить, углубиться. Второй — ощущение тревожности. Да, ты как бы и рад, но будучи сознательным человеком не можешь не задаваться вопросом — а что это значит? К чему ведет, вообще? Третий — отрицание. Наверное, самая стандартная часть для подобных мне умников. Как же бесит, по сути, эта зависимость. Любая зависимость — это слабость. А от слабости надо избавляться, да? Даже если это сопровождается нещадной ломкой. Как иначе назвать состояние, сопровождающее меня столько недель после нашего разрыва? Зато я мог гордиться собой — всем и каждому, кто говорил, что я ее люблю, доказал обратное. И, наконец, четвертый этап — принятие. Самое сокрушительное, что я испытывал в своей жизни. С горечью понимая, какой мудак.