Людмила Бояджиева - Бегущая в зеркалах
В общем-то, мальчик, росший в предельно европеизированной для тех лет исламской семье, получил закрытое специфически восточное воспитание не тяготясь ограничениями. Он чувствовал себя вполне свободным в выборе занятий — советник шаха по экономике, доктор Хасан Бонисандр отличался широтой кругозора, и намерением воспитать своего старшего сына достойным идеологическим наследником. Табу налагалось лишь на общение с женщинами и политику, правда, отсутствие этих возможностей, тринадцатилетнего Азхара нисколько не тяготило.
Однажды душной августовской ночью мальчик был разбужен Учителем, напоен каким-то странным отваром и выведен по темному саду через дальний выход к притаившемуся в кустах автомобилю. Огня в эту ночь не зажигали ни в доме, ни в парке и даже фары незнакомой машины были погашены. Сонный Азхар запомнил лишь приглушенные голоса, стрекот цикад в лимонных зарослях и тревожное мелькание безликих теней.
В маленьком самолете, стартовавшем с затерянной в песчаных дюнах площадки, мальчик уснул, а открыв глаза, обнаружил, что уже день, а за окнами маленькой незнакомой комнаты с выцветшими цветастыми обоями, чужой голос.
Город оказался Парижем, квартира в верхнем этаже старого неухоженного дома, принадлежала «дедушке Мишелю», а сам Азхар стал его внучатым племянником Филиппом, о чем свидетельствовали оставленные Учителем документы.
Азхар-Филипп выдел Учителя в последний раз в тот день, в незнакомой комнате, в углу которой рядом с черным бубнящим по-французски репродуктором сидел сухощавый старик в какой-то женской обвисшей вязаной кофте. Старик поглаживал свернувшуюся на коленях полосатую кошку и молчал, пока Учитель до боли сжав плечи еще не пришедшего в себя мальчика, что-то быстро и веско говорил ему по-арабски. Много раз потом Филипп пытался вспомнить эти слова, но в памяти всплывали лишь обрывки фраз, повторяемые Учителем веско, как заклинание: «Власть захватили враги, они преследуют твою семью. Ты должен забыть на время свое прошлое, ты должен во всем слушаться Мишеля, ты должен выжить и повзрослеть, а потом — отомстить. Ты должен ждать…» Еще Филипп знал, что было произнесены страшные слова: «белые убийцы», пугавшее с детства любого восточного человека. Всякий знал, что за этим названием древнего вездесущего союза убийц стоит глухая тайна, всемогущая власть и нечеловеческая жестокость.
В чем состояла роль «белых убийц» в трагедии его семьи, мальчик не знал, но постоянные кошмары, начавшие его преследовать по ночам с того самого дня, приобрели навязчивый характер — убийца-зомби настигал свою жертву за всеми дверями и запорами.
Дедушка Мишель — старый юрист, когда-то опекавший в Сорбонне отца Азхара, а ныне одинокий вдовец, живущий на скромную пенсию, получил из Тегерана банковский счет, который должен был использовать на образование и воспитание мальчика.
В течение четырех лет новоиспеченный Филипп посещал частную школу, приспосабливаясь к иной жизни, и после трудного первого года, переболев своим прошлым, довольно быстро преуспел: в его французском почти исчез акцент и старик был потрясен, застав как-то своего «внука» на футбольной площадке, гоняющим мяч в компании горластых длинновязых сверстников.
Жизнь этого странного трио — старика, беспородной кошки Зизи и арабского юноши уже как-то наладилась, когда Мишель получил анонимный конверт и сразу понял, откуда пришла весточка. В письме назначалась встреча на железнодорожной станции парижского предместья, куда «дедушка» должен был прибыть вместе со своим «внуком». Осторожный юрист сжег письмо в газовой духовке, а Филиппу ничего не сообщил. Не успел.
Ночной кошмар настиг Азхара в виде дедушки Мишеля, сидящего в своем скрипучем кресле-каталке с перерезанным от уха до уха горлом. На подоконнике рядом с истекающей молоком перевернутой бутылкой застыла Зизи, глядя на хозяина неподвижными всезнающими глазами. Дверь в квартиру была не заперта. Запечатлев в одно мгновение открывшуюся ему картину кровавого смертного покоя, Филипп бесшумно выскользнул на улицу как был — в кедах, со спортивной сумой на плече и сгинул в чреве вечернего переполненного метро. Благодаря чему, по-видимому, и спасся.
Все это он рассказал Алисе в то же утро, когда вернув украденный кошелек, поплелся за девушкой к автобусной остановке по спокойным, ухоженным улочкам Шамони.
Но Алиса в этот раз на занятия не поехала, а резко свернув в переулок, ведущий к окраине, бросила своему спутнику:
— Пойдем!
Они молча вышли к каким-то безлюдным складам, где усевшись на толстое сосновое бревно, предусмотрительно прикрытое рисовальной папкой, девушка приняла позу терпеливо-внимательного присяжного заседателя.
— А теперь рассказывай все. И помни — я тебе не полицейский участковый — лапшу на уши не вешать. И не расистка — твой цвет кожи меня ничуть не смущает.
Повествование Филиппа, конечно же, мало походило на правду. Но придумывать этакое за какие-то 5 фунтов, лежащие в ее кошельке, было нерезонно. Убеждала последняя часть рассказа — те три месяца жизни, которые беглец провел на «дне», среди парижских босяков, сразу же обчистивших наивного арабчонка дочиста, а потом, когда расплачиваться за ночлег ему было уже нечем, приказавшим: — «укради!»
Задавая каверзные вопросы по ходу дела, типа меню на тегеранской вилле, адреса и чина «дедушки» Мишеля, цитат из корана и названия парижских ресторанов, Алиса пришла все же к выводу, что «легенда» парня правдива и постановила:
— Пока ты поживешь у нас, а потом что-нибудь придумаем. Есть же в конце концов какие-то дипломатические каналы…
4
Так в семье Меньшовых-Грави появился Филипп. Его формально определили садовником в загородном доме Александры Сергеевны, ожидая, что этот авантюрист чем-то выдаст себя, расколется и тогда уж несдобровать доверчивой, упрямо отстоявшей своего нового приятеля Алисе. Но все произошло ровно наоборот: на праздничном семейном приеме третьего сентябре в честь семидесятилетия отца сияющая, повзрослевшая Алиса представила всем присутствующим Филиппа как своего жениха.
В гостиной меньшовского дома на Рю Коперник собралось по меньшей мере около сотни гостей, среди которых были друзья из эмигрантских кругов, деловые партнеры юбиляра, старинные знакомые и новые знаменитости, всплывшие в этот сезон на волне культурно-интеллектуальной популярности писателя, художники и даже известный шоумен, запрявляющий делами от Лидо до Фоли Бержера. Он был грациозен, выдавая сразу же балетное прошлое, оживлен и неизменно носил крохотную красную гвоздику в петлице, что толковали и как иронию на розетку Почетного легиона и как подтверждение то ли прокоммунистических, то ли гомосексуальных наклонностей. Звонкий фальцет Валери, слышный из любой части зала, склонял все же к достоверности последней версии.
